Gelfand, Wladimir. Tagebuch 1941-1946/Presse

«Дорогая жена, посылаю тебе посылку»: как доставлялись в СССР трофеи из оккупированной Германии


in bookSearch the web «Руки должны быть чистыми…» Стр. 159 …анных условиях, — писал в своем дневнике Владимир Гельфанд, офицер, склонный к рефлексии и самоанализу, — и … «Руки должны быть чистыми…» Стр. 162 …масштабной прочески территории СЗО, из‐за которой Гельфанду пришлось отложить поездку за фотографиями, откры… Барахольство как дилемма Стр. 975 …813. В приведенной дневниковой записи В. Гельфанда отчетливо видно некоторое смущение сталинского ч… СТАЛИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЕВРОПОЙ. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ Стр. 1087 Гельфанд В. Дневник 1941–1946 гг. М.: РОССПЭН, 2016. http… СТАЛИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЕВРОПОЙ. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ Стр. 1098 Гельфанд В. Дневник 1941–1946 гг. М.: РОССПЭН, 2016. http… СТАЛИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЕВРОПОЙ. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ Стр. 1184 Гельфанд В. Дневник 1941–1946 гг. http://militera.lib.ru/… ллер М. 100 Гельфанд В. 46, 47, 258 Гер…

	Владимир А. Козлов, Марина Козлова «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 Нашим родителям – участникам и очевидцам Великой Войны ОТ АВТОРОВ Советское оккупационное сообщество, возникшее волею судеб и по приказу начальства в самом центре разрушенной послевоенной Европы, – явление уникальное и невероятно интересное. Десятки тысяч простых советских людей вместе с чадами и домочадцами попали после войны на службу в Советскую военную администрацию в Германии (СВАГ), занялись делом, к которому их никогда не готовили, и увидели чужой мир, который никогда не ожидали увидеть. Возникший на оккупированной территории «маленький СССР» стал своеобразным социокультурным экспериментом, в ходе которого советский режим проявил себя, обнаружил свои ключевые черты и специфические особенности, продемонстрировал миру сформированные им разнообразные человеческие типы, способы действия и алгоритмы поведения. Сваговцы (читателю еще предстоит привыкнуть к этому неологизму), вернувшись на родину, многие десятилетия хранили в памяти историю своей немецкой жизни. Кое-кто из бывших руководителей СВАГ даже сумел поделиться своими воспоминаниями, пусть и написанными в духе мемуарного социалистического реализма. Но сама история Советской военной администрации на долгие десятилетия погрузилась в сумрак секретных архивохранилищ, куда без специального допуска было не попасть. Теперь архивы в основном открыты. Историей Советской зоны оккупации и СВАГ занимались и занимаются десятки историков¹. Однако ни одной книги об уникальном социальном явлении – советском оккупационном сообществе – до сих пор не написано. Мало кто из авторов авторитетного «собрания сочинений» по истории советской оккупации проявил интерес к личности обычного сваговского чиновника, попытался набросать его коллективный портрет. Не занимая высоких постов, именно он (этот чиновник) в силу своего разумения (или неразумия) исполнял (или не исполнял) приказы руководства – управлял, как мог, оккупированной Германией. И нужно быть очень наивным, чтобы полагать: там, где в дело вступала большая политика, от личных и профессиональных качеств советского бюрократа, и не только его, но даже сержантов и солдат, служивших в военных комендатурах, мало что зависело. Лишь изучая влияние личности исполнителей, их modus operandi и modus vivendi на работу оккупационной власти, а в конечном счете на результаты большой политики Сталина в германском вопросе, можно объяснить ход и исход советизации, и в отдаленной перспективе – конечное фиаско советской политики в Восточной Германии. Примем за очевидность суждение немецкого историка Э. Шерстяной о том, что документы из фондов СВАГ, как и другие архивные материалы советского происхождения, ни концептуально, ни эмпирически², а попросту говоря, никак не отразились в социальной и культурной истории советской зоны оккупации. Что же касается социальной истории СВАГ, то такой истории пока нет. Десятистраничная статья Эльке Шерстяной, содержащая, как она сама говорит, «некоторые мысли», которые в будущем могут пригодиться исследователям советского оккупационного сообщества, конечно, не заполняет пробела. Когда десять лет назад мы только приступали к архивным изысканиями по истории «маленького СССР», нам и в голову не могло прийти, что кто-то из историков может в пылу полемики превратить «длительную и кропотливую работу в архивах» в некий опровергающий аргумент, поскольку, де, «в архивных документах часто отражается не норма повседневности, а отклонение от нее»³. Усомнившись в точности утверждений Шейлы Фитцпатрик о советском человеке 1930-х годов⁴ (а это именно ей попало за «кропотливую работу в архивах»), ее оппонент решил не утруждать себя подробностями и доказательствами, а ограничился лишь иронической репликой. Нас, в общем-то, не смутил бы подобный полемический прием, если бы уважаемый автор не озадачил читателей заявлением о «норме повседневности», которую, как кажется, он не очень склонен искать в архивах. И где же тогда ее искать? Может быть, в «прецедентных текстах» эпохи сталинизма? К таким текстам философ и социолог Н. Козлова относила и малохудожественный соцреализм, и «Краткий курс истории ВКП(б)», и «Книгу о вкусной и здоровой пище»⁵. Они (эти тексты) показывают некие образцовые практики, другие берега советской жизни – совершенно чуждые повседневности, манящие обещанием грядущего счастья. А пока демонстрирующие нелепый шаблон правильной книжной жизни. И что же тогда остается делать историку? Отвлечься от живой реальности, в которой слишком много «отклонений», и, может быть, постараться их даже не замечать? Вернуться в парадный мир сталинской идеологии, ведь она тоже была частью повседневности? И с опаской приближаться к рассекреченным архивным документам, остерегаясь не тех открытий? Мы, разумеется, не страдаем архивным фетишизмом и тем более не верим в «правду из сейфа», хотя наши основные источники более пятидесяти лет были скрыты в отделе специальных фондов Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ). В этой книге читатель встретится и с опубликованными мемуарами, и с дневниками участников и очевидцев событий, с нашими собственными семейными преданиями о жизни и работе родителей одного из авторов в аппарате Политсоветника СВАГ, с художественной литературой из разряда честного социалистического реализма, с пропагандистскими текстами сталинских времен и даже с некоторыми важными для понимания темы кинофильмами давно ушедшей эпохи. Но все самое важное, новое и интересное мы все-таки почерпнули в фондах Советской военной администрации, хранящихся в ГА РФ. Документы СВАГ содержат в себе достаточно материала для изучения обыденных норм жизни советского оккупационного сообщества. Именно норм, а не отклонений. Ибо то, что мы считаем нормой, кардинально отличается от того, что считают нормой недовольные «отклонениями» авторы. Для нас норма – это не идеологически возвышенная картина действительности, а устоявшиеся тренды повседневности. Даже если властители СССР считали подобные тренды аномалиями, умели красиво писать о своих нормах в газетах и использовали власть для подкрепления своих пропагандистских мифов. Нормативные хотения власти тоже будут предметом нашей работы. Но в первую очередь мы попытаемся войти со всем «пестрым сором» оккупационной жизни в актуальную ныне дискуссию о «пропитанности» сталинского человека официальной идеологией и его дискурсивной несвободе⁶. Работая с архивными документами, мы познакомились со множеством интересных, ярких и своеобразных людей. Это и радеющий о пользе дела военный комендант района Пренцлау Н. И. Старосельский, чувствующий ответственность «перед историей за все дела, которые мы здесь делаем»⁷. И энтузиасты, подобные Н. Ф. Пасхину, начальнику сельхозотдела Управления СВА земли Саксония-Ангальт, владевшему несколькими языками и издавшему для пользы дела на свой страх и риск немецко-русский словарь «Сельское хозяйство и лесоводство»⁸. Среди сваговцев были те, кто легко адаптировался к иноземной цивилизации, превращая погоню «за личной наживой в своеобразный фетиш»⁹, и другие – как офицер Гнатюк, томившийся в Германии и настойчиво рвавшийся домой¹⁰. Мы сочувствовали не желавшему прощаться с армейской жизнью капитану Косыреву, которому, как он сам считал, вместо того чтобы командовать батальоном или даже полком, приходилось сидеть в дежурке и решать «разные вопросы». «Все требуют, кому не лень, – жаловался капитан, – а мне вся эта политика просто не лезет в голову»¹¹. О нескольких годах жизни и работы этих и многих других сваговцев, откуда они суть пошли, как попали в военную администрацию, что думали о начальстве и немцах, как этими немцами управляли, какого образа действий предпочитали придерживаться, во что верили и в чем сомневались, мы попытаемся рассказать в этой книге. В своей работе мы стремились к своего рода концептуальной и фактографической детализации позднего сталинизма. Прежде всего, речь идет о самой сущности этого явления. Считать ли подобное историческое «событие» продолжением некой протяженной эпохи, прерванной войной, а после нее достигшей своей высшей, зрелой формы, или вслед за Джулианой Фюрст и ее соавторами отнестись к нему как самодостаточному историческому феномену?¹² Послевоенный период в СССР, как и в истории любой другой страны, выбирающейся из пепла и руин, закономерно ассоциируется с «возвращением к нормальности»¹³. Но в какой мере это «состоявшееся» после войны культурно-историческое событие было «простой» реставрацией довоенной сталинской системы, расшатанной, трансформированной и разбалансированной войной?¹⁴ Ведь в Советском Союзе, как справедливо считает Роберт Дейл, окончание войны не столько принесло освобождение от обязательств и ограничений военного времени, сколько выдвинуло новые требования и цели – не демобилизация социальной жизни, а скорее ее ремобилизация. Война и миф, ею созданный, считает Дейл, позволили перезапустить советский проект, вдохнуть жизнь в официальную идеологию, предлагая новые возможности изменения общества¹⁵. Важно понять, в какой мере сваговский социум как слепок и модель большого СССР, переделанного сначала репрессиями, а потом войной, был (на низовом уровне) восприимчив к реставрационным усилиям власти и способен к перезапуску в инородной и чуждой для советского человека немецкой среде. «Маленький СССР», возникший на немецкой территории, продуцировал такие формы нормальности, в рамках которых незаметно вызревали культурные предпосылки оттепельного конфликта между будущими сталинистами и будущими шестидесятниками. Ведь протагонисты оттепели и ее будущие антагонисты вышли «из одной шинели» – эпохи позднего сталинизма. Историки давно заметили возникшее во время войны и сохранявшееся какое-то время после ее окончания чувство раскрепощения у поколения победителей. Но они до сих пор в поиске определений этого феномена. Говорят о деидеологизации, стихийной десталинизации, даже о «неодекабризме». Мы не склонны втягиваться в этот спор определений. Но считаем возможным провести «полевое» исследование послевоенных культурных трансформаций советского оккупационного сообщества в Германии. Для этого, как нам кажется, уместно опираться на определения, которые придумала сама власть, а она назвала (обозвала) новые явления, обратив на них острие критики и репрессий, «преклонением перед заграницей» и «космополитизмом». Историкам остается «только» увидеть ту непридуманную реальность, которая скрывалась за злобными инвективами партийной пропаганды. Наш главный вопрос: в какой мере сотрудники СВАГ чувствовали личную несвободу, существуя в репрессивном идеологическом поле, насколько они были скованы или раскованы, когда им приходилось думать «не вслух» или высказываться в формальной и неформальной обстановке? Поместив сталинского человека в необычные для него условия, история не только раскрыла новые грани советской повседневности, но в известном смысле создала своеобразную оккупационную субкультуру, которую бывшие сваговцы по частям вывозили в СССР вместе с немецкими трофеями.

An unsere Eltern - Teilnehmer und Augenzeugen des Ersten Weltkriegs

VON DEN AUTOREN

Die sowjetische Besatzungsgemeinschaft, die durch den Willen des Schicksals und auf Befehl der Behörden mitten im zerstörten Nachkriegseuropa entstand, stellt ein einzigartiges und außerordentlich interessantes Phänomen dar. Nach dem Krieg dienten Zehntausende einfache Sowjetbürger – gemeinsam mit ihren Kindern und Angehörigen – in der Sowjetischen Militäradministration in Deutschland (SMAD). Sie nahmen Tätigkeiten auf, für die sie nicht ausgebildet worden waren, und begegneten einer fremden Welt, mit deren Realität sie nicht gerechnet hatten.

Die „kleine UdSSR“, die in den besetzten Gebieten entstand, wurde zu einer Art soziokulturellem Experiment, in dessen Verlauf sich das sowjetische Regime mit seinen wesentlichen Merkmalen und Eigenheiten offenbarte. Es demonstrierte der Welt die Menschentypen, Handlungsweisen und Verhaltensmuster, die es selbst hervorgebracht hatte. Die „Swagowiten“ (ein Begriff, an den sich der Leser noch gewöhnen muss), die später in ihre Heimat zurückkehrten, bewahrten die Erinnerungen an ihr Leben in Deutschland oft jahrzehntelang. Einige ehemalige SMAD-Funktionäre hinterließen ihre Erinnerungen – wenn auch meist im Stil des sozialistischen Realismus.

Doch die Geschichte der Sowjetischen Militäradministration verschwand über viele Jahrzehnte in den dunklen Tiefen geheimer Archive, die ohne Sondergenehmigung nicht zugänglich waren.

Heute sind viele dieser Archive geöffnet. Zahlreiche Historiker haben bereits mit der Erforschung der Geschichte der sowjetischen Besatzungszone und der SMAD begonnen. Doch über das einzigartige soziale Phänomen der sowjetischen Besatzungsgemeinschaft liegt bislang kein einziges umfassendes Werk vor. Nur wenige Autoren der maßgeblichen „Gesamtdarstellungen“ zur sowjetischen Besatzung interessieren sich für das Schicksal des einfachen SMAD-Beamten und haben versucht, ein kollektives Porträt dieser Funktionsträger zu entwerfen.

Dabei war es gerade dieser Beamte – der kein hohes Amt bekleidete –, der aufgrund seiner Intelligenz (oder auch seiner Beschränktheit) die Befehle der Führung entweder ausführte oder verweigerte und auf diese Weise „nach bestem Wissen und Gewissen“ die deutsche Nachkriegswirklichkeit mitgestaltete. Es wäre naiv zu glauben, dass in jenen Momenten, in denen große Politik gemacht wurde, wenig von den persönlichen und fachlichen Eigenschaften des sowjetischen Bürokraten abhing – ja, nicht nur von ihm, sondern auch von Sergeanten und Soldaten, die in den Büros der Militärkommandanturen Dienst taten.

Nur wenn wir den Einfluss der konkreten Akteure, ihrer Lebens- und Arbeitsweise, ihres Modus operandi und Modus vivendi auf das Funktionieren der Besatzungsmacht untersuchen, lässt sich erklären, wie die große Politik Stalins in der deutschen Frage verlief und weshalb sie – auf lange Sicht – in der DDR scheiterte.

Nehmen wir als Beispiel das Urteil der deutschen Historikerin Elke Scherstjanoi, die betont, dass die Dokumente des SMAD-Fonds – wie andere sowjetische Quellen auch – weder konzeptionell noch empirisch in die sozial- und kulturgeschichtliche Erforschung der sowjetischen Besatzungszone eingebettet worden sind. Eine Sozialgeschichte der SMAD existiert bislang schlicht nicht. Ihr eigener zehnseitiger Beitrag – nach eigener Aussage ein Versuch, „einige Überlegungen“ für künftige Forschungen zur sowjetischen Besatzungsgemeinschaft anzubieten – kann diese Lücke selbstverständlich nicht füllen.

Als wir vor über zehn Jahren mit der Archivrecherche zur Geschichte der „kleinen UdSSR“ begannen, hätten wir nicht vermutet, dass ein Historiker im Eifer der Polemik unsere mühsame Quellenarbeit mit dem pauschalen Argument abzutun versuchte, „Archivdokumente spiegelten oft nicht die Norm des Alltags wider, sondern Abweichungen davon.“ Der Zweifel an Sheila Fitzpatricks Thesen über den sowjetischen Menschen der 1930er Jahre – für die sie ihrerseits die mühsame Archivarbeit verteidigen musste – wurde von ihrem Kritiker nicht mit Argumenten und Belegen, sondern mit ironischer Distanz beantwortet.

Diese Methode wäre vielleicht harmlos, würde sie nicht zu Missverständnissen führen: etwa zur Behauptung, die „Norm des Alltags“ sei in Archiven nicht zu finden – eine Aussage, die der zitierte Autor selbst offenbar nicht besonders gern überprüft. Doch wo sonst soll man danach suchen? In den „Präzedenztexten“ der stalinistischen Zeit?

Die Philosophin und Soziologin Nina Kozlova etwa verweist auf Texte wie den sozialistischen Realismus in der Kleinliteratur, den „Kurzen Kurs der Geschichte der KPdSU (B)“ oder das populäre „Buch über schmackhafte und gesunde Nahrung“. Diese Texte zeigen beispielhafte Praktiken – allerdings meist solche, die dem tatsächlichen Alltag fremd sind und stattdessen ein idealisiertes Leben mit dem Versprechen künftigen Glücks entwerfen. Sie illustrieren die offizielle Schablone eines „richtigen“ sowjetischen Lebens, während sie die reale Vielgestaltigkeit ausblenden.

Was bleibt dem Historiker also zu tun? Die „abweichende“ Realität ignorieren – oder gar nicht erst wahrnehmen wollen? Sich zurückziehen in die zeremonielle Welt stalinistischer Ideologie, weil auch sie „zum Alltag gehörte“? Die Archivquellen mit größter Vorsicht behandeln, um sich ja nicht zu „falschen Entdeckungen“ hinreißen zu lassen?

Wir jedenfalls leiden nicht an Archivfetischismus. Wir glauben auch nicht an eine „Wahrheit aus dem Safe“, obwohl unsere Hauptquellen jahrzehntelang in der Sonderabteilung des Staatsarchivs der Russischen Föderation (GA RF) verwahrt wurden.

In diesem Buch wird der Leser neben Archivmaterial auch auf veröffentlichte Memoiren und Tagebücher, auf familiäre Überlieferungen über das Leben und Wirken eines der Autoren im Apparat des Politischen Beraters der SMAD, auf fiktionale Darstellungen im Geiste des sozialistischen Realismus, auf Propagandatexte der Stalinzeit und auf einige zentrale Filme dieser Epoche treffen. Doch das Wesentliche, Neue und Interessante entnehmen wir den Materialien der SMAD, wie sie im Staatsarchiv der Russischen Föderation überliefert sind.

Diese Unterlagen enthalten ausreichend Material zur Erforschung der Alltagsnormen innerhalb der sowjetischen Besatzungsgemeinschaft. Dabei geht es ausdrücklich um Normen – nicht um Abweichungen. Was wir als Norm betrachten, unterscheidet sich grundlegend von dem, was jene Autoren als Norm ansehen, die an Abweichungen Anstoß nehmen. Norm ist für uns kein ideologisch aufgeladenes Abbild von Realität, sondern eine rekonstruierbare Struktur der gelebten Alltagsverhältnisse.

Auch wenn die sowjetische Staatsmacht manche dieser Erscheinungen als „Anomalien“ betrachtete, wusste sie sehr genau, wie man in der Presse schöne Bilder über ihre Normen zeichnete – und wie man diese mit Hilfe der Macht zur Geltung brachte. Die regulatorischen Vorstellungen der Führung sind daher ebenfalls Gegenstand unserer Arbeit.

Zunächst aber wollen wir mit dem gesamten „bunten Müll“ des Besatzungsalltags in die aktuelle Debatte eintreten – über die Durchdringung des „stalinistischen Menschen“ mit offizieller Ideologie und seine diskursive Unfreiheit.

Bei der Arbeit mit Archivdokumenten sind wir zahlreichen interessanten, klugen und originellen Persönlichkeiten begegnet. Dazu zählt etwa N. I. Staroselskij, Militärkommandant der Region Prenzlau, der sich ernsthaft um den „Nutzen der Sache“ sorgte und sich „vor der Geschichte für alles, was wir hier tun“, verantwortlich fühlte. Ebenso beeindruckte N. F. Paschina, Leiterin des Landwirtschaftsressorts der NEA in Sachsen-Anhalt, eine mehrsprachige Enthusiastin, die eigenmächtig ein Deutsch-Russisches Wörterbuch für Land- und Forstwirtschaft herausgab – zur dienstlichen Nutzung, auf eigenes Risiko.

Unter den SMAD-Angehörigen gab es solche, die sich problemlos an eine fremde Zivilisation anpassten und das Streben nach persönlichem Gewinn zu einer Art Fetisch machten, sowie andere – wie Offizier Gnatyuk, der sich in Deutschland unwohl fühlte und beharrlich die Rückkehr in die Heimat anstrebte. Unsere Sympathie galt auch Hauptmann Kosyrew, der sich nicht vom Armeealltag verabschieden wollte und, wie er selbst glaubte, statt eines Bataillons oder Regiments nun in einem Dienstzimmer saß und „verschiedene Probleme“ zu lösen hatte. „Alle stellen Ansprüche, wer nicht faul ist“, klagte er, „aber diese ganze Politik geht mir einfach nicht in den Kopf.“

Wir werden versuchen, von diesen Figuren in diesem Buch zu erzählen.

Unser Ziel war eine konzeptionelle und sachliche Detaillierung des Spätstalinismus. Dabei stellt sich zunächst eine grundlegende Frage: Soll dieses historische Phänomen als Fortsetzung einer längeren Epoche verstanden werden, die durch den Krieg unterbrochen, aber in ausgereifter Form wieder aufgenommen wurde? Oder – im Sinne von Juliane Fürst und ihren Ko-Autoren – als eigenständiges historisches Phänomen?

Die Nachkriegszeit in der UdSSR war, wie auch in anderen aus Trümmern erwachenden Ländern, zwangsläufig mit einer „Rückkehr zur Normalität“ verbunden. Doch inwieweit bedeutete diese Phase eine „einfache“ Wiederherstellung des stalinistischen Vorkriegssystems – eines Systems, das durch den Krieg tief erschüttert, verändert und aus dem Gleichgewicht gebracht worden war?

Tatsächlich brachte das Kriegsende in der Sowjetunion, wie Robert Dale treffend bemerkt, nicht die ersehnte Befreiung von den Einschränkungen der Kriegszeit, sondern vielmehr neue Anforderungen und Zielvorgaben – keine Demobilisierung des gesellschaftlichen Lebens, sondern seine Remobilisierung. Der Krieg und der ihn begleitende Mythos ermöglichten einen Neustart des sowjetischen Projekts, hauchten der offiziellen Ideologie neues Leben ein und eröffneten Spielräume für gesellschaftliche Umgestaltungen.

Es ist entscheidend zu verstehen, inwieweit die SMAD-Gesellschaft – als Abbild und Experimentierfeld der durch Repression und Krieg umgestalteten UdSSR – tatsächlich empfänglich war für die restaurativen Bestrebungen der sowjetischen Behörden und in der Lage, sich in der für Sowjetbürger fremden deutschen Umgebung zu konsolidieren.

Die auf deutschem Boden entstandene „kleine UdSSR“ schuf eine Form von Normalität, innerhalb derer sich unmerklich die kulturellen Voraussetzungen für den späteren Konflikt zwischen den zukünftigen Stalinisten und der sich formierenden „Generation der Sechziger“ herausbildeten. Denn beide entstammten demselben ideologischen „Mantel“ – jener Epoche des Spätstalinismus. Die historische Forschung hat längst das Gefühl der Befreiung beschrieben, das in der Generation der Sieger entstand – ein Gefühl, das während des Krieges geboren wurde und noch eine Zeitlang nach seinem Ende anhielt.

Doch über die begriffliche Erfassung dieses Phänomens herrscht noch Uneinigkeit. Es ist von Entideologisierung, von spontaner Entstalinisierung, gelegentlich auch von „Neodekabrismus“ die Rede.

Wir möchten uns an dieser begrifflichen Debatte nicht direkt beteiligen. Stattdessen schlagen wir eine Feldstudie des kulturellen Wandels der sowjetischen Besatzungsmacht in Deutschland nach dem Krieg vor. Für diese Analyse scheint es uns sinnvoll, zunächst die Selbstbeschreibungen der sowjetischen Führung heranzuziehen: Neue gesellschaftliche Tendenzen, die sie am Rande von Kritik und Repression einordnete, wurden offiziell als „Auslandsbewunderung“ und „Weltoffenheit“ bezeichnet.

Es bleibt Aufgabe der Geschichtswissenschaft, diese nichtkonforme Realität sichtbar zu machen – jene Realität, die sich hinter der harschen Polemik der Parteipropaganda verbarg. Unsere zentrale Frage lautet daher:

In welchem Maße fühlten sich die Mitarbeiter der SMAD persönlich unfrei? Wie eng oder weit war ihr ideologischer Handlungsspielraum? Wie stark war die Disziplinierung ihres Denkens – und wie viel sagten sie nur „nicht laut“ oder im informellen Rahmen?

Indem die Geschichte den „stalinistischen Menschen“ in eine für ihn untypische Umgebung versetzte, offenbarte sie nicht nur neue Aspekte des sowjetischen Alltags, sondern brachte gewissermaßen eine Besatzungssubkultur hervor.

Diese Subkultur wurde – gemeinsam mit deutschen „Trophäen“ – zum Teil in die Sowjetunion rückimportiert, mitgetragen von den ehemaligen Angehörigen der SMAD.

Владимир А. Козлов, Марина Козлова «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

ОТ АВТОРОВ

Vladimir A. Kozlov, Marina Kozlova "Kleine UdSSR" und ihre Bewohner Aufsätze zur Sozialgeschichte der sowjetischen Besatzungsgemeinde in Deutschland 1945-1949

VON DEN AUTOREN

Владимир А. Козлов, Марина Козлова
«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

Vladimir A. Kozlov, Marina Kozlova
"Kleine UdSSR" und ihre Bewohner Aufsätze zur Sozialgeschichte der sowjetischen Besatzungsgemeinde in Deutschland 1945-1949