 |
 |
 |
Когда писателя-фронтовика Виктора Астафьева попросили дать оценку очередному блокбастеру про Великую Отечественную, он ответил, что не может этого сделать, потому что был на какой-то другой войне. Дескать, нет смысла обсуждать преувеличения, нестыковки или долю художественного вымысла, сравнивая фильм «Звёздные войны» с галльским походом Юлия Цезаря – это вообще разные вещи. Но почему так вышло? Ведь общественный интерес к правде о войне колоссален – достаточно вспомнить о миллионах россиян, которые 9 Мая выходят на «Бессмертный полк» с портретами предков. Ежегодно растёт число военно-патриотических и поисковых отрядов. При общем падении книжного рынка воспоминания о войне по-прежнему издаются солидными тиражами. Появились качественные интернет-проекты, в том числе библиотека фронтовых дневников. Вроде бы власть первой должна раздувать угольки патриотического настроя сограждан – какое-никакое отвлечение от падающего уровня жизни. Но ничего подобного! В архивах вводят плату за фотографирование документов на собственный телефон. Засекречены пласты важнейших источников военного периода. Дошло до посмертной травли авторов «окопной правды»: не то видели, не о том писали. Казалось бы, какой смысл нынешним чиновникам-патриотам отмазывать сталинскую номенклатуру? Победил-то народ – его и надо превозносить. Но резоны всё-таки есть – и очень серьёзные.
Рама без героя
После войны писатель и фронтовой корреспондент Константин Симонов предложил создать хранилище солдатских мемуаров и дневников при Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО). Идею обсудили на уровне политбюро и от воплощения отказались: против выступили Генштаб и Главное политическое управление Советской армии. Мол, взгляд на Победу и «руководящую роль» должен быть един. Как это понималось, можно посмотреть на примере «Воспоминаний» маршала Г.К. Жукова или других полководцев – кастрированных, вылизанных до неправдоподобности и, скорее всего, написанных «литературными неграми».
При Н.С. Хрущёве издали «Историю Великой Отечественной войны Советского Союза» в 6 томах, из которой невозможно понять, например, какие части Красной армии где дислоцировались в июне 1941 года. Если просеять все 6 томов, можно выудить лишь названия военных округов и номера собранных под их знамёнами армий. Сколько в них было воинов, чем они были вооружены? Типичный фрагмент: «В конце 1940 г. численный состав авиадесантных бригад возрос в два раза. С начала 1941 г. было развёрнуто формирование нескольких авиадесантных корпусов, завершённых в основном к 1 июня 1941 г.». Что значит, «в основном» завершено и «нескольких» корпусов? Это мешки с картошкой, что ли? Десантников в бригадах стало больше в два раза от какого количества?
При Л.И. Брежневе история войны вышла уже в 12 томах, где умышленное запутывание читателя продолжилось. Почему умышленное? Судите сами: перечень рецензентов занимал теперь целую страницу – маршалы, генералы, академики, члены ЦК КПСС. Многие из них воевали, а на войне всё предельно конкретно: подкрепление – 8 танков, 3 «студебеккера», рота солдат. А тут: «Части и соединения ВВС флота состояли на 45, 3% из истребительной авиации, на 14% – из бомбардировочной, на 9, 7% – из торпедоносной, на 25% – из разведывательной». Как нетрудно догадаться, общее число самолётов ВВС флота многотомник не сообщает. И две сотни рецензентов это устраивает.
Но в художественной прозе одними мемуарами начальства грандиозную тему войны не закроешь. Пришлось ослабить гайки. Глотком правды стала «лейтенантская проза», представленная Василем Быковым, Константином Воробьёвым, Виктором Курочкиным, Юрием Бондаревым, Виктором Некрасовым.Нельзя сказать, что они не пытались вписаться в формат: у Некрасова, например, отступающие красноармейцы, словно снопы сена, палят немецкие танки, которых, как мы теперь знаем, в 1941 г. на весь вермахт было меньше 4 тысяч. Но у «лейтенантов» была и беспримесная правда, по которой миллионы ветеранов безо- шибочно опознали своих. Это сейчас нам кажется непонятным, за что в 1963 г. промывали Воробьёва, автора книг «Убиты под Москвой» и «Крик». У него вроде бы вполне патриотичные повести с яркими русскими характерами, однако герои позволяют себе подвергать сомнению единую «руководящую роль». Боец Васюков кричит, что «махал» особистов и раздражён отправкой его в бессмысленную самоубийственную разведку: «Я вот чего не пойму. Скажи, а куда ж делись наши танки? А самолёты? А? Или их не было? Понимаешь, ить с одними ПТР да с поллитрами…»
К сценариям для советского кино о войне подобные вопросы не подпустили бы на пушечный выстрел. Поэтому народу так полюбились лиричные «А зори здесь тихие», где тему «руководящей роли» хитро обошли. И «Летят журавли», среди героев которого нет ни одного полководца, склонившегося над картой. Вроде бы для нынешних кинематографистов дневники фронтовиков – кладезь интереснейшей информации. Тем более что эти свидетельства пробивались к своему исследователю, как цветы сквозь асфальт: ведение дневников на фронте не поощрялось, хотя высочайшего запрета тоже не было. Однако мы не видим, чтобы окопная правда вдохновляла получателей грантов Минкульта и фонда кино. Скорее наоборот: они превращают войну в здоровенную скрепу, маскируя правду, словно в советских многотомниках, и штампуя что-то вроде «Звёздных войн».
Лишь в 1993 г. рассекречена статистика потерь по отдельным сражениям. Однако, по словам директора Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и её последствий НИУ ВШЭ Олега Будницкого, фонд Главного политического управления, которое занималось морально-психологическим состоянием армии, до сих пор закрыт для исследователей. Недоступны и фонды военной прокуратуры, таящие информацию о том, как советские люди горели «яростью благородной» (только по официальной статистике, более 994 тыс. военнослужащих за время войны были осуждены военными трибуналами). Закрыт в значительной своей части Военно-медицинский архив, и мы многого не знаем о чисто физическом состоянии бойцов Красной армии. А ведь даже в 1941 г. отсев призывников по медицинским показателям достигал 20%, и многое мог бы сказать о состоянии страны и её вооружённых сил.
Kочка зрения
Известный специалист по архивам пожаловался в СМИ, что «вообще невозможно описать адекватно ни одного сражения Красной армии, если практически все обмены шифрованными телеграммами между И.В. Сталиным, командующими фронтами и армиями и представителями Ставки засекречены». Мы не знаем, какова логика этого запрета. Но можем предполагать. Вот что пишет на эту тему в своих мемуарах фронтовик Николай Никулин: «Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была примитивна, и разговоры по всем линиям слышались во всех точках, я узнал, как разговаривает наш командующий И.И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперёд!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Вперёд! Вашу мать!» Два года назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах».
«Воспоминания о войне» гвардии сержанта Никулина, закончившего войну в Германии с двумя медалями «За отвагу» и орденом Красной Звезды, выросли из фронтовых заметок. Сегодня его часто критикуют за незнание темы безусые блогеры, хотя большего гимна храбрости и упорству русского солдата ещё поискать.
Никулин рассказывает про длившийся два года штурм небольшой железнодорожной станции Погостье под Ленинградом. Немцы хорошо организовали оборону: пристреляли пулемёты, возвели дзоты. Советская дивизия численностью 6–7 тысяч имела потери 12 тысяч за счёт постоянных пополнений. Автор пишет: «Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть шестнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперррёд!!!», и всё. Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьёт!»… Сразу же подключаются политрук, Смерш и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. А остальные – «Вперррёд, в атаку!»
Но кончилось всё известно чем – Погостье взяли. Никулин рассказывает: «Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх, мать твою! Была не была» – полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, всё повзрывали и продвинулись метров на пятьсот. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус, и пошло, и пошло дело». Кто ещё на такое способен? Американские фермеры? Безусые блогеры? После войны немецкий ветеран рассказывал Никулину о том, что среди пулемётчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они всё идут и идут, и нет им конца.
Однако нельзя сказать, что Красная армия умела воевать только массой. История войны знает блестяще проведённую операцию «Багратион», в результате которой немцы оставили Белоруссию, понеся потери большие, чем наступающие войска маршала Константина Рокоссовского. Кто-то скажет, что в начале войны мы воевать не умели, а потом научились. Это неправда – всё зависело от мотивов командования. В апреле 1945 г. маршал Георгий Жуков решил штурмовать Берлин в лоб – и напрасно, как считают многие специалисты, положил 200 тысяч солдат, которым до возвращения домой оставался последний шаг. Есть версия: Жуков люто враждовал с маршалом Иваном Коневым и не мог допустить коневские войска к Рейхстагу вперёд себя. Плюс хотел успеть к 1 Мая.
Танкист Василий Субботин пишет: «Теперь мы знаем, что до войны командный состав нашей армии подвергся страшным репрессиям. От лейтенантов до маршалов. Значит, обстановка среди командного состава была такая, что люди были деморализованы. Они боялись не немцев, а собственного начальства. Боялись отдать какой-нибудь приказ самостоятельно, без приказа сверху. Никто не осмелился взять на себя ответственность и организовать на каком-нибудь рубеже оборону. Просто отступали». Кто-то снова предположит, что так было лишь в начале войны. Но Субботин закончил войну в Берлине, и из его записок не заметно, чтобы система управления войсками изменилась. Самое страшное в ней, что генералов и полковников не слишком журили за большие потери, ноза невыполненную в срок задачу могли отдать под трибунал. И не важно, об обороне речь или о наступлении, о 1941-м или 1945‑м.
Виктор Астафьев рассказывает о форсировании Днепра в конце 1943 г., когда воевать, по официальной версии, научились: «Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трёх). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, «не щадя жизни», восславлял наши «подвиги». А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счёта, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы… Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме – не могу: страшно, даже сейчас страшно, и сердце останавливается, и головные боли мучают».
Астафьев вспоминает, что их, фронтовиков, «солдатами-то стали называть только после войны. А так – штык, боец, в общем – неодушевлённый предмет». А их рассказы о войне насмешливо прозвали «кочкой зрения». Ему вторит Субботин: «Пионеры и генералы рассказывают нам, как мы воевали…» Но, может быть, по-другому на войне нельзя? Ведь не одни же критики системы вели фронтовые дневники.
Блоги на крови
В записках Константина Симонова 1960‑х годов читаем: «Находясь в действующей армии первые месяцы войны, я стремился найти прежде всего такие факты, которые бы показывали стойкость людей среди обрушившегося на них ужаса, их героизм, их веру в то, что не всё пропало, их постепенно возникающее воинское умение». Симонов полагал, что увидеть на войне неразбериху, панику и трупы вдоль дорог проще простого, куда сложнее найти полк или роту, которая не отступает и дерётся. Для этого нужно было лезть на передний край, и многие коллеги Симонова на этом сложили головы. Тем не менее даже ему – классику, орденоносцу и лауреату – так и не удалось напечатать свои сокровенные воспоминания при жизни: «100 суток войны» издали только в 1992 году. Почему бы?
Похоже, когда Симонов решился написать правду о войне, а не роман «Живые и мёртвые», его герои тут же стали для власти неформатом. Ведь война – это ненормальная жизненная ситуация, где добрые приличные обыватели ведут себя ненормально. И на плакаты всё равно не годятся. «Всю правду знает только народ», – говорит один из симоновских героев.
В дневнике Николая Иноземцева читаем: «На следующий после наступления день заметил окопные работы в расположении немцев. Привели строем человек 40, одетых в шинели, и они под наблюдением 4–5 автоматчиков начали рыть траншеи. Пошёл на батарейный НП, стал наблюдать в стереотрубу, уточнил, что это наши пленные. Запросили штаб полка. Ответ: «Немедленно открыть огонь!» Сыпанули сотни мин. Хороший наглядный урок для тех, кто думал последовать дурному примеру». Фронтовик, немало прошедший к тому времени, считал попадание в плен «дурным примером», достойным смерти.
Или вот Герой Советского Союза Георгий Славгородский переправлял матери в Ростовскую область свои записки с фронта. Летом 1944 г. он пишет из Западной Украины: «На ходу приходится пополнять своё хозяйство, добавили трёх лошадей, а с одной вчера вышел скандал: хозяйка опознала, с одной удалось обмануть хозяина. Единоличники, черти, держатся за каждую клячу, не зная того, что придётся в колхоз сдавать… Ничего, обработаем». Или ещё: «Делал обыск в квартире, где стоял наш хозвзвод: наговорили, что там много трофейного сахару. Виноградов смастерил мне ложное удостоверение, я надел комбатову шинель, комиссарову шапку и боялся, чтобы меня не узнала хозяйка. Роль сыграл хорошо, но ничего не обнаружили».
Славгородский, как и миномётчик лейтенант Владимир Гельфанд, – убеждённые сталинисты. Дневник Гельфанда – это, по сути, «роман воспитания», в начале которого (2 июля 1941 г.) вчерашний школьник пишет: «Война изменила все мои планы относительно проведения летних каникул». Но от армии он косить не собирается: «Испугался слёз матери, поддался её просьбам и решил уйти от воинской службы. Что броня? Не лучше ли весёлая окопная жизнь на благо Родине моей? Жаркая воинская служба, сопряжённая с опасностью, наполненная кровавыми боевыми эпизодами». Казалось бы, Гельфанд – настоящая находка для радетелей за «единый взгляд» на войну. Но к 1945 г. юноша малость изменился: он красочно описывает бесчинства на освобождённых территориях, как перепуганные немки мечтают ему отдаться. Чтобы только ему, а не ещё 20 «иванам».
Фронтовые дневники невольно напоминают, что советский народ победил в самой кровопролитной в истории войне, несмотря на то что его забыли не только научить воевать, но и накормить и даже нормально обмундировать. Ветераны пишут, что многие из них ходили в гимнастёрках и нательном белье со швом на животе – одежду срезали с убитых, а потом зашивали. Кое-кто получил нормальную форму только в декабре 1943 года. Вместо пищи до передовой доходили подсоленная водица, замешанная на горсти муки, и замёрзший хлеб, который приходилось рубить топором. «Жрать и спать» – вот что пишут о своих главных желаниях фронтовики. Но они же гнали лучшую армию мира до самого Берлина. Разве это не повод для гордости потомков?
Так не воевали ни немцы, ни англичане
Миф о том, что без Сталина и Жукова нам совсем кранты, как бы нивелирует мужество и стойкость простых солдат и офицеров, которые вставали в атаку, повинуясь подчас диким бессмысленным приказам. В мемуарах американского генерала Дуайта Эйзенхауэра всплыла история о том, как поддатый Жуков в побеждённом Берлине хвастался тактической находкой: мол, самый быстрый способ разминировать минное поле – отправить впереди танков роту солдат. Эйзенхауэр был в шоке: так не воевали ни немцы, ни англичане, ни даже зулусы. И Русская императорская армия так не воевала.
– Советская историография, рассказывая о первом годе войны, часто использует слово «зато», – говорит историк Виктор Правдюк. – Да, попали в «котёл» полмиллиона красноармейцев, зато они отвлекли на себя большие силы противника и затормозили его продвижение к Москве. Но так можно дойти до абсурда: в плен к декабрю 1941 г. попали 3, 8 миллиона красноармейцев, зато на их охрану немцам пришлось выделить 28 дивизий. Если бы не истеричные приказы Ставки атаковать «прорвавшихся бандитов», если бы не сверхплотная концентрация наших войск у западных границ, может, и не нужно было бы этих «зато»? Может, немцы не стояли бы к осени под стенами Москвы и Ленинграда при нормальной организации обороныи подавляющем превосходстве Союза в танках и самолётах? И нам не пришлось бы спорить, какую цену народ заплатил за Победу: один к пяти или один к десяти?
Версия о том, что Советский Союз победил Германию не благодаря, а вопреки Сталину с Жуковым, как минимум, имеет право на существование. Но она не нравится нынешней власти. Она помешала бы россиянам уверовать, что чинуши, из года в год проваливающие отопительный сезон, способны привести нас к победе в вероятной войне с Западом, о которой они так смело рассуждают по ТВ. Что у них только заморозки и паводки происходят неожиданно, а к ядерному удару по Москве они всегда готовы. А координация усилий и оповещение населения у них не сработали только при наводнении в Крымске и взрыве в питерском метро.
Однако не верится, что самарский губернатор, который подарил телевизор слепому ветерану, будет кормить вшей в окопе. Куда проще представить его на яхте в Мировом океане, кричащем по спутниковой связи: «Вперёд! Вашу мать! Вперёд!» И вряд ли челябинский «папа», считающий, что газ добывают изо льда, будет эффективным управленцем военного времени. А патриарх Кузбасса А.Г. Тулеев, которого сгоревшие в «Зимней вишне» дети так подставили перед начальством, будет беречь в бою солдат. Российские генералы, совсем недавно бросившие тысячи мальчишек-срочников на неподготовленный штурм Грозного, – настоящие наследники Жукова. В академии Генштаба они усвоили главный полководческий секрет: чтобы лучше горело, надо заложить печку дровами под самую завязку.
Кто-то скажет, что великий Сталин – не чета нынешним коррупционерам. На эту тему проливает свет свидетельство замначальника Разведуправления НКВД Павла Судоплатова, которому в первые дни войны Лаврентий Берия поручил по заданию правительства «неофициальным путём выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР… Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует». Вероятно, отсюда и длительное молчание вождя, только 3 июля разразившегося: «Братья и сёстры…». И веря, что решающий вклад в величие России внёс склонившийся над картой Сталин, мы не должны спрашивать, где тот «русский миллиард», который должен был народиться к концу XX века по прогнозам дореволюционных демографов.
Потерянное без вести поколение
В последние годы наибольший интерес россиян вызывает именно «социальная история» войны, которая изучается на основе «эго-документов»: дневников, воспоминаний, личных архивов. По словам Михаила Мельниченко, создателя и руководителя интернет-проекта «Прожито», занимающегося публикацией личных дневников в Сети, 1942 год уверенно держит первое место среди датировок поступающих к ним записей.
МЕЛЬНИЧЕНКО говорит, что не склонен на 100% доверять авторам дневников. Во-первых, над человеком довлеют различные идеологические установки. Во-вторых, люди даже в дневниках склонны концептуализировать собственную жизнь, подавая себя в определённом виде. Поэтому «Прожито» не комментирует и не оценивает дневники. Документы должны говорить сами за себя. Даже когда военнослужащий Николай Иванов рассуждает: «Каковы успехи в смысле состояния моего благополучия, в смысле удовлетворения моих чисто индивидуальных, эгоистических стремлений? Во-первых, 24 января вечером, часов около 12 ночи, у себя на койке я окончательно заставил отдаться мне Марию М. Как видно, она не первой свежести, несмотря на свои 19 лет». Когда читатель интересуется войной не только в контексте характеристик танков и стрелочек на картах, он размышляет шире. И имеет шанс больше понять.
© Аргументы недели
© НДН.ИНФО
© МОЗГОКРАТИЯ
№ 17-18 (610-611) 7.- 16. Mai 2018 ["Argumente der Woche", Denis TERENTYEV]
Als der Schriftsteller Wiktor Astafjew gebeten wurde, den nächsten Blockbuster über den Großen Vaterländischen Krieg zu bewerten, antwortete er, dass er dies nicht könne, weil er in einem anderen Krieg gewesen sei. Es sei, als würde man Übertreibungen, Ungenauigkeiten oder den Anteil künstlerischer Fiktion diskutieren und gleichzeitig versuchen, "Star Wars" mit Cäsars Gallischem Krieg zu vergleichen – völlig verschiedene Dinge. Aber warum ist das so? Schließlich ist das öffentliche Interesse an der Wahrheit über den Krieg enorm – man denke nur an die Millionen von Russen, die am 9. Mai mit den Porträts ihrer Vorfahren am „Unsterblichen Regiment“ teilnehmen. Die Zahl der militärpatriotischen und Suchbewegungen wächst von Jahr zu Jahr. Trotz des allgemeinen Rückgangs des Buchmarkts erscheinen weiterhin zahlreiche Kriegserinnerungen in soliden Auflagen. Auch hochwertige Internetprojekte sind entstanden, darunter digitale Kriegstagebuchbibliotheken. Es scheint, dass die Machthaber das patriotische Feuer der Bürger anheizen müssten, gerade als Ablenkung vom sinkenden Lebensstandard. Aber nichts dergleichen passiert! In Archiven wird eine Gebühr dafür erhoben, Dokumente mit dem eigenen Telefon zu fotografieren. Wichtige Quellenmaterialien aus der Kriegszeit bleiben unter Verschluss. Es kommt sogar zu posthumer Verfolgung von Autoren der "Schützengrabenwahrheit": Sie hätten es nicht gesehen, also dürfen sie darüber nicht schreiben. Warum verteidigen heutige patriotische Beamte die stalinistische Nomenklatura? Das Volk hat den Krieg gewonnen – man könnte es doch einfach loben. Aber es gibt tiefere Gründe.
Rahmen ohne Helden
Nach dem Krieg schlug der Schriftsteller und Frontberichterstatter Konstantin Simonow vor, im Zentralarchiv des Verteidigungsministeriums (ZAMO) eine Sammlung von Erinnerungen und Tagebüchern der Soldaten anzulegen. Die Idee wurde sogar auf Politbüroebene diskutiert, doch letztlich auf Drängen des Generalstabs und der Politischen Hauptverwaltung der Sowjetarmee verworfen. Der Blick auf den Sieg und die "führende Rolle" sollte einheitlich bleiben. Wie man dies verstand, zeigt das Beispiel der "Memoiren" von Marschall G.K. Schukow und anderer Befehlshaber: kastriert, glattgebügelt, höchstwahrscheinlich von "literarischen Gehilfen" verfasst.
Als unter Nikita Chruschtschow die sechsbändige "Geschichte des Großen Vaterländischen Krieges der Sowjetunion" erschien, war es etwa unmöglich zu verstehen, welche Einheiten der Roten Armee im Juni 1941 wo stationiert waren. Wer sich durch alle sechs Bände quält, erfährt nur die Namen der Militärbezirke und die Anzahl der ihnen unterstellten Armeen – nicht aber, wie viele Soldaten es waren oder womit sie bewaffnet waren. Typisches Fragment: "Ende 1940 verdoppelte sich die Zahl der Fallschirmjägerbrigaden. Anfang 1941 wurde die Bildung mehrerer Luftwaffenkorps abgeschlossen, die bis zum 1. Juni 1941 im Wesentlichen einsatzbereit waren." Was heißt "im Wesentlichen" und "mehrere"? Redet man hier über Kartoffelsäcke oder über Fallschirmjäger?
Unter Leonid Breschnew wurde eine zwölfbändige Kriegsgeschichte herausgegeben, in der die Verschleierung der Wahrheit fortgesetzt wurde. Warum absichtlich? Die Liste der Gutachter füllte ganze Seiten – Marschälle, Generäle, Akademiker, ZK-Mitglieder der KPdSU. Viele hatten selbst gekämpft und wussten, dass im Krieg alles höchst konkret ist: "Verstärkung – acht Panzer, drei Studebaker, eine Infanteriekompanie." Aber hier liest man: "Die Luftflotten bestanden aus 45,3 % Kampfflugzeugen, 14 % Bombern, 9,7 % Torpedoflugzeugen und 25 % Aufklärungsmaschinen." Natürlich wird die Gesamtzahl der Flugzeuge nirgends genannt. Und zweihundert Gutachter fanden daran nichts auszusetzen.
In der Belletristik konnte die Propaganda die Wirklichkeit nicht so leicht kontrollieren. Hier drangen Wahrheiten durch. Die sogenannte Leutnantsprosa – vertreten durch Wassil Bykow, Konstantin Worobjow, Wiktor Kurotschkin, Juri Bondarew, Wiktor Nekrassow – brachte echte Stimmen des Krieges. Man kann nicht sagen, dass sie das "Format" sprengten: Nekrassow beschrieb zum Beispiel den Rückzug der Roten Armee wie Garben von Heu, und Panzer, von denen wir heute wissen, dass die gesamte Wehrmacht 1941 weniger als 4000 hatte. Aber die Leutnants trafen eine Wahrheit, mit der sich Millionen Veteranen identifizieren konnten. Heute mag es unverständlich erscheinen, warum man 1963 Worobjow, den Autor von "Getötet bei Moskau" und "Der Schrei", so erbarmungslos verfolgte. Seine patriotischen Erzählungen mit starken russischen Figuren erlaubten es den Helden jedoch, die "führende Rolle" in Frage zu stellen. Ein Soldat namens Wassjukow schreit etwa: "Ich habe meine Spezialisten verloren, und sie schicken mich auf eine sinnlose Aufklärung – warum? Wo sind unsere Panzer? Wo unsere Flugzeuge? Oder gab es sie nie? Und wir gehen mit einem PTR und einer halben Flasche los..."
Für Drehbücher sowjetischer Kriegsfilme wären solche Fragen völlig undenkbar gewesen. Deshalb liebten die Menschen lyrische Werke wie "Und die Morgenröte ist hier still", die das Thema der "führenden Rolle" geschickt umgingen. Und Filme wie "Die Kraniche ziehen", in denen sich kein einziger Kommandant über eine Karte beugt.
Heute könnten Soldatentagebücher eine wahre Schatzkammer für Filmemacher sein. Doch diese Quellen, entstanden oft unter Lebensgefahr, inspirieren selten die Empfänger von Fördergeldern des Kulturministeriums oder des Filmfonds. Im Gegenteil: Der Krieg wird in neuen Produktionen oft zur reinen Kulisse, und die Wahrheit wird erneut wie in sowjetischen Mehrbänden vernebelt – so, als wolle man "Star Wars" drehen.
Erst 1993 wurden Verluststatistiken einzelner Schlachten freigegeben. Laut dem Direktor des Internationalen Zentrums für Geschichte und Soziologie des Zweiten Weltkriegs an der HSE, Oleg Budnizki, bleiben viele Archive weiter verschlossen, darunter der Fonds der Politischen Hauptverwaltung, der Berichte über die Moral der Armee enthält. Auch die Bestände der Militärstaatsanwaltschaft, die Informationen über Disziplinarverstöße enthalten (während des Krieges wurden über 994.000 Rotarmisten verurteilt), sind unzugänglich. Ein großer Teil des Militärmedizinischen Archivs bleibt gesperrt, sodass wenig über den physischen Zustand der sowjetischen Soldaten bekannt ist. Dabei erreichte der Anteil der Rekruten, die 1941 aus medizinischen Gründen abgelehnt wurden, 20 % – ein aufschlussreicher Indikator für den Zustand des Landes und seiner Armee.
Kochka Aussicht
Ein bekannter Archivspezialist beklagte sich gegenüber den Medien, "dass es unmöglich sei, jede Schlacht der Roten Armee angemessen zu beschreiben, solange praktisch alle verschlüsselten Telegramme zwischen Josef Stalin, den Front- und Armee-Kommandanten sowie den Vertretern des Oberkommandos weiterhin geheim sind." Die Logik dieses Verbots ist unbekannt, doch man kann Vermutungen anstellen.
Frontsoldat Nikolai Nikulin schildert in seinen Memoiren ein typisches Beispiel:
"Eines Nachts ersetzte ich den
Telefonisten am Apparat. Die damalige Verbindung war primitiv, und
Gespräche auf allen Linien waren überall zu hören. So
erfuhr ich, wie unser Kommandant, I. I. Fedjuninski,
mit den Divisionskommandanten sprach: 'Deine Mutter! Vorwärts!
Wenn du nicht weitergehst – ich schieße! Deine Mutter!
Vorwärts!' Zwei Jahre später erzählte derselbe Iwan
Iwanowitsch, ein freundlicher Großvater, im Oktober-Fernsehen vom
Krieg in völlig anderen Tönen."
Die "Kriegserinnerungen" von Wachsoldaten-Sergeant Nikulin, der den Krieg in Deutschland mit zwei Medaillen "Für Tapferkeit" und dem Orden des Roten Sterns abschloss, wurden aus den Gräben heraus geschrieben. Heute wird er oft von ignoranten Bloggern kritisiert, doch seine Werke bleiben ein kraftvolles Loblied auf Mut und Standhaftigkeit des russischen Soldaten.
Nikulin
erzählt von den blutigen Kämpfen am Bahnhof Pogost bei
Leningrad. Die Deutschen hatten eine starke Verteidigung errichtet, mit
Maschinengewehrnestern und Bunkern. Eine sowjetische Division mit einer
Sollstärke von 6.000 bis 7.000 Mann erlitt im Verlauf der
Kämpfe, auch durch ständige Auffrischung, insgesamt Verluste
von 12.000 Mann. Der Autor schreibt:
*"Es gab keine Mangel an Nachschub. Aber unter ihnen befanden sich
geschwollene Dystrophiker aus Leningrad, die eben erst drei Wochen
Bettruhe und bessere Ernährung verordnet bekommen hatten. Und
Kinder, Jahrgang 1926, also Sechzehnjährige, die eigentlich noch
gar nicht wehrpflichtig waren... 'Vperrrod!!!' – das war alles.
Wenn dann ein Soldat oder Leutnant, Zugführer oder Hauptmann diese
absurde Situation sah, rief er manchmal aus: 'Man kann Menschen nicht
einfach so ins Verderben schicken! Dort vorne steht ein Betonbunker!
Und wir haben nur eine 76-Millimeter-Kanone – die wird ihn
niemals knacken!'... Sofort waren der Politoffizier, Smersch und das
Tribunal zur Stelle. Ein Denunziant – davon gab es genug in jeder
Division – bezeugte: 'Er hat in Gegenwart der Soldaten am Sieg
gezweifelt.' Ein Formular lag schon bereit: Man musste nur den Namen
eintragen – und fertig: 'Erschießen vor der Formation!' oder 'In eine Strafkompanie schicken!' Das Ergebnis war dasselbe. So starben oft die ehrlichsten Menschen. Und der Rest schrie: 'Vperrrod, im Angriff!'"
Am Ende wurde Pogost dennoch eingenommen. Nikulin beschreibt:
"Eine Abteilung von kleinen,
drahtigen Bauern aus Wjatka kam – sie kletterten auf die
deutschen Bunker, sprengten alles, was sich bewegte, und rückten
fünfhundert Meter vor. Auf ihren Durchbruch wurde ein ganzes
Gewehrkorps angesetzt – und endlich kam Bewegung in die Front."
Wer sonst hätte das vollbringen können? Amerikanische Farmer? Wilde Blogger? Nach dem Krieg berichtete ein deutscher Veteran Nikulin, dass in den Maschinengewehrkompanien ihres Regiments Fälle von Wahnsinn auftraten: "Es ist nicht einfach, unablässig Reihen von Menschen niederzuschießen – und sie kommen und kommen ohne Ende."
Man darf jedoch nicht behaupten, dass die Rote Armee nur durch Masseneinsätze siegte. Die Geschichte kennt auch glänzend geplante Operationen wie "Bagration", bei der die deutschen Truppen aus Belarus vertrieben wurden, wobei die Verluste der Angreifer unter Marschall Konstantin Rokossowski geringer waren als die der Verteidiger.
Manche behaupten, dass die Rote Armee erst im Laufe des Krieges zu kämpfen lernte. Doch das stimmt nicht – vieles hing von den Befehlen ab. Im April 1945 beschloss Marschall Georgi Schukow, Berlin frontal anzugreifen, und setzte dabei nach Meinung vieler Experten bis zu 200.000 Soldaten aufs Spiel. Es heißt, Schukow habe mit Marschall Iwan Konew rivalisiert und wollte ihn nicht vor dem Reichstag ankommen lassen. Zudem wollte er unbedingt bis zum 1. Mai Erfolg vermelden.
Panzersoldat Wassili Subbotin schrieb:
"Heute wissen wir, dass die
Kommandostrukturen unserer Armee vor dem Krieg durch schreckliche
Repressionen zerstört worden waren – von den Leutnants bis
zu den Marschällen. Die Menschen waren demoralisiert. Sie hatten
weniger Angst vor den Deutschen als vor ihren eigenen Vorgesetzten.
Niemand wagte es, Verantwortung zu übernehmen oder
eigenmächtig Verteidigungslinien zu organisieren. Man zog sich
einfach zurück."
Einige werden sagen, das sei nur zu Beginn des Krieges so gewesen. Aber Subbotin beendete den Krieg in Berlin, und seine Erinnerungen zeigen: Die Kommandostrukturen änderten sich kaum. Das Schlimmste war, dass Generäle und Oberste oft nicht wegen hoher Verluste zur Verantwortung gezogen wurden – aber ein Versäumnis bei der Erfüllung des Auftrags konnte jederzeit ein Tribunal nach sich ziehen. Ganz gleich, ob 1941 oder 1945.
Wiktor Astafjew beschreibt die Überquerung des Dnjepr Ende 1943 so:
"Brückenköpfe am
Dnjepr! Ich war südlich von Kiew auf den Bukrinsker
Brückenköpfen. Dort wurde ich verwundet. Und ich schwöre
bis heute: Nur diejenigen, denen das Leben anderer gleichgültig
war, konnten uns dorthin schicken. Wer am linken Ufer blieb, lobte
später die 'Heldentaten' der anderen. Und wir auf dem rechten
Ufer: hungrig, frierend, ohne Tabak, ohne Munition, ohne Granaten, ohne
Schanzzeug – von Läusen zerfressen, von Ratten
überrannt... Ich versuchte, einen Roman über den Dnjepr zu
schreiben – ich kann es nicht. Noch heute packt mich die Angst,
mein Herz bleibt stehen, mein Kopf schmerzt."
Astafjew erinnert sich, dass sie "erst nach dem Krieg 'Soldaten' genannt wurden. Davor – ein Bajonett, ein Kämpfer – einfach ein unbelebtes Objekt." Ihre Geschichten wurden spöttisch "Pfennigliteratur" genannt.
Subbotin bestätigt:
"Pioniere und Generäle erzählen uns heute, wie wir gekämpft haben..."
Aber vielleicht war es im Krieg wirklich unmöglich, anders zu erzählen? Schließlich schrieben die Fronttagebücher nicht die Kritiker des Systems.
Blut-Blogs
In den Aufzeichnungen von Konstantin Simonow aus den 1960er Jahren lesen wir:
"In den ersten Kriegsmonaten
versuchte ich vor allem, solche Tatsachen zu finden, die die
Widerstandsfähigkeit der Menschen inmitten des Schreckens, ihren
Heldenmut, ihren Glauben, dass nicht alles verloren sei, und ihre
allmählich wachsende militärische Tüchtigkeit zeigten."
Simonow glaubte, dass es viel einfacher sei, im Krieg Verwirrung und Panik zu erkennen, Leichen entlang der Straßen zu sehen, als ein Regiment oder eine Kompanie zu finden, die nicht zurückwich und kämpfte. Dafür musste man an die vordersten Linien gehen – und viele seiner Kollegen ließen dabei ihr Leben. Doch selbst Simonow – ein Klassiker, Ordensträger und Preisträger – konnte seine geheimen Aufzeichnungen zu Lebzeiten nicht veröffentlichen: "100 Tage Krieg" erschienen erst 1992. Warum?
Es scheint, dass Simonow, sobald er beschloss, die Wahrheit über den Krieg zu schreiben – und nicht einen weiteren Roman wie "Die Lebenden und die Toten" –, sofort aus dem Schema der offiziellen Darstellung herausfiel. Schließlich ist Krieg eine abnormale Situation, in der sich selbst anständige Menschen anormal verhalten. Und das passt nicht auf ein Propagandaplakat. "Nur die Menschen kennen die ganze Wahrheit," sagt einer seiner Helden.
Im Tagebuch von Nikolai Inosemzew lesen wir:
"Am Tag nach der Offensive sah
ich, wie die Deutschen Gräben aushoben. Sie trieben 40 Männer
in Mänteln zusammen und ließen sie unter Aufsicht von
4–5 Maschinenpistolenschützen schaufeln. Ich ging zum
Batterieposten, beobachtete sie durch das Fernglas und erfuhr, dass es
sich um unsere Gefangenen handelte. Das Regimentskommando befahl
sofort: 'Feuer eröffnen!' Hunderte Minen regneten auf sie nieder.
Eine gute visuelle Lektion für alle, die auf schlechte Gedanken
kommen könnten."
Ein Frontsoldat, der schon vieles gesehen hatte, betrachtete Gefangennahme als "schlechtes Beispiel", das den Tod verdiene.
Oder hier die Briefe von Georgij Slawgorodskij,
Held der Sowjetunion, an seine Mutter, geschrieben von der Front in der
Region Rostow. Im Sommer 1944 schreibt er aus der Westukraine:
"Auf dem Rückzug müssen
wir unsere Farmen auffüllen. Drei Pferde haben wir schon
beschlagnahmt. Mit einem gab es gestern ein Problem – die Wirtin
erkannte ihr Tier und machte einen Aufstand. Einzelne Bäuerinnen
klammern sich an jeden Strohhalm und denken nicht an das, was sie in
der Kolchose erwartet... Aber wir werden damit fertig."
Oder:
"Ich habe die Wohnung durchsucht,
in der unser Versorgungstrupp untergebracht war – sie sagten,
dort gäbe es viel Beutezucker. Winogradow
half mir, mich zu tarnen: Ich zog den Mantel eines Kommandeurs und die
Mütze eines Politoffiziers an, damit mich die Wirtin nicht
erkennt. Die Rolle habe ich gut gespielt – aber Zucker fand ich
keinen."
Slawgorodskij, ebenso wie der Mörserleutnant Wladimir Gelfand, war überzeugter Stalinist.
Gelfands Tagebuch liest sich als eine Art Bildungsroman. Am Anfang (2. Juli 1941) schreibt der frisch gebackene Abiturient:
"Der Krieg hat alle meine Pläne für die Sommerferien zerstört."
Aber er versuchte nicht, sich vor dem Militärdienst zu drücken:
"Ich hatte Angst vor den
Tränen meiner Mutter, gab jedoch ihrem Drängen nicht nach.
Keine Sonderstellung! Lieber ein fröhliches Leben im
Schützengraben im Dienst meines Vaterlandes, auch wenn es
gefährlich und blutig ist."
Auf den ersten Blick wäre Gelfand ein idealer Kandidat für die Verteidiger eines einheitlichen, heroischen Kriegsbildes. Aber 1945 klingt sein Ton schon anders: Er beschreibt plastisch die Ausschreitungen in den befreiten Gebieten und wie verängstigte Deutsche davon träumen, sich ihm zu ergeben – nur bitte nicht noch zwanzig weitere "Ivans".
Diese Tagebücher erinnern uns daran, dass das sowjetische Volk den blutigsten Krieg der Geschichte gewann, obwohl es oft weder richtig kämpfen noch seine Soldaten ernähren oder ausstatten konnte. Veteranen berichten, dass viele von ihnen in Lumpen und mit einer Naht am Bauch in den Krieg zogen – die Kleidung wurde von den Toten abgeschnitten und neu zusammengenäht. Manche bekamen erst im Dezember 1943 eine vollständige Uniform.
Anstelle von Nahrung erreichte oft nur eine Handvoll Mehl und ein gefrorenes Stück Brot die Front – Brot, das mit einer Axt zerteilt werden musste. "Essen und schlafen," schrieben die Frontsoldaten über ihre wichtigsten Wünsche. Und trotzdem trieben sie die beste Armee der Welt bis nach Berlin.
Ist das nicht ein Grund, stolz auf die Großväter und Urgroßväter zu sein?
Also haben weder die Deutschen noch die Briten gekämpft
Der Mythos, dass ohne Stalin und Schukow alles verloren gewesen wäre, verdrängt den Mut und die Standhaftigkeit der einfachen Soldaten und Offiziere, die sich den Angriffen entgegenstellten – oft gezwungen, sinnlosen Befehlen blind zu folgen.
In seinen Memoiren erinnert sich US-General Dwight Eisenhower an eine Episode, die ihn schockierte: Schukow prahlte damit, dass der schnellste Weg, ein Minenfeld zu räumen, darin bestehe, eine Infanteriekompanie vor die Panzer zu schicken. "Nicht einmal die Deutschen, nicht die Briten und schon gar nicht die Zulu hätten so gekämpft," bemerkte Eisenhower bestürzt. Auch die russische Kaiserarmee sei so nie vorgegangen.
"Die sowjetische Historiographie verwendet bei der Beschreibung des ersten Kriegsjahres häufig das Wort 'aber'," sagt der Historiker Wiktor Prawdjuks. "Ja, wir haben eine halbe Million Rotarmisten in Kesseln verloren, aber dadurch die feindlichen Hauptkräfte abgelenkt und den Vormarsch auf Moskau verlangsamt. Aber man kann diese Logik ad absurdum führen: Ende Dezember 1941 befanden sich 3,8 Millionen sowjetische Soldaten in deutscher Gefangenschaft, wofür die Deutschen 28 Divisionen zur Bewachung abstellen mussten. Hätten die hysterischen Befehle der Stawka zum Angriff auf 'zerschlagene Banden' nicht existiert und wäre die Truppenaufstellung an der Westgrenze nicht derart überladen gewesen, hätten wir diese 'aber' vielleicht gar nicht gebraucht. Vielleicht hätten die Deutschen nicht im Herbst vor den Mauern Moskaus und Leningrads gestanden – bei ordnungsgemäßer Verteidigungsorganisation und der sowjetischen Überlegenheit an Panzern und Flugzeugen? Vielleicht müssten wir heute nicht darüber streiten, ob der Preis des Sieges im Verhältnis eins zu fünf oder eins zu zehn stand."
Die Version, dass die Sowjetunion Deutschland trotz Stalin und Schukow, und nicht dank ihnen besiegt habe, hat zumindest das Recht auf Existenz. Doch sie passt nicht in das aktuelle staatliche Narrativ. Denn sie könnte die Bürger daran zweifeln lassen, dass jene Bürokraten, die es nicht einmal schaffen, eine Heizperiode pünktlich zu beginnen, im Falle eines möglichen Krieges mit dem Westen zum Sieg führen könnten – obwohl sie im Fernsehen mit Kriegsszenarien prahlen. Dieselben Bürokraten, für die Frost oder Hochwasser stets überraschend kommen, erklären sich aber bereit, Moskau im Falle eines Atomschlags zu verteidigen.
Die Koordination von Notfallmaßnahmen und die Warnung der Bevölkerung funktioniert bei ihnen nur nach Katastrophen wie der Flut in Krymsk oder der Explosion in der U-Bahn von Sankt Petersburg.
Es fällt schwer,
sich vorzustellen, dass der Gouverneur von Samara, der einem blinden
Veteranen einen Fernseher schenkte, im Schützengraben Läuse
füttern würde. Man stellt ihn sich eher auf einer Yacht auf
hoher See vor, wie er über Satellitentelefon ruft: "Vorwärts! Deine Mutter! Vorwärts!"
Ebenso schwer ist es, den "Vater" von Tscheljabinsk, der glaubt, dass
Gas aus dem Eis gewonnen wird, als effektiven Militärverwalter zu
sehen. Und der Patriarch von Kusbass, Aman Tulejew, der in der Tragödie der Winterkirsche versagte und Kinder ihrem Schicksal überließ, wird kaum ein Vorbild für die Verteidigung sein.
Russische Generäle, die Tausende Wehrpflichtige auf unvorbereiteten Sturmangriffen auf Grosny opferten, sind die wahren Erben Schukows. In der Akademie des Generalstabs haben sie das Hauptgeheimnis der sowjetischen Kriegsführung verinnerlicht: Um besser zu brennen, muss man den Ofen bis oben hin mit Brennholz füllen.
Manche werden sagen, dass der große Stalin nicht mit den heutigen korrupten Beamten vergleichbar sei. Aber hier wirft das Zeugnis von Pawel Sudoplatow, stellvertretender Chef der Aufklärung der NKWD, ein anderes Licht:
In den ersten Kriegstagen habe Lawrenti Beria ihn beauftragt, "inoffiziell
herauszufinden, unter welchen Bedingungen Deutschland bereit wäre,
den Krieg gegen die UdSSR zu beenden. Ob die Deutschen bereit
wären, die baltischen Staaten, die Ukraine, Bessarabien, die
Bukowina oder den Karelischen Isthmus an die Sowjetunion abzutreten.
Und falls nicht – welche anderen Gebiete sie forderten."
Vielleicht erklärt dies auch Stalins langes Schweigen nach dem deutschen Überfall und sein später Ausbruch am 3. Juli: "Brüder und Schwestern..."
Wer glaubt, dass Stalin mit gebogenem Rücken über der Karte die Größe Russlands sicherte, sollte lieber fragen, wo die "russische Milliarde" geblieben ist, deren Existenz Bevölkerungswissenschaftler noch vor der Revolution für das Ende des 20. Jahrhunderts prognostiziert hatten.
Die fehlende Generation
In den letzten Jahren richtet sich das größte Interesse der Russen auf die Sozialgeschichte des Krieges, die anhand sogenannter Ego-Dokumente – Tagebücher, Erinnerungen und persönliche Archive – erforscht wird. Laut Michail Melnitschenko, dem Gründer und Leiter des Online-Projekts Prozhito, das sich der Veröffentlichung persönlicher Tagebücher widmet, stammt die überwiegende Zahl der erhaltenen Aufzeichnungen aus dem Jahr 1942.
Melnitschenko betont, dass man sich nicht zu 100 % auf die Authentizität der Tagebuchautoren verlassen könne. Erstens hätten auf die Menschen damals andere ideologische Vorgaben gewirkt. Zweitens neigten die Verfasser selbst in privaten Aufzeichnungen dazu, ihr Leben bewusst zu gestalten und sich selbst in einem bestimmten Licht darzustellen.
Deshalb kommentiert Prozhito die Tagebücher nicht und bewertet sie auch nicht. Die Dokumente sollen für sich selbst sprechen. Auch wenn ein Soldat namens Nikolai Iwanow schreibt:
"Was sind schon Erfolge, wenn es nur um meinen persönlichen Wohlstand und die Befriedigung meiner egoistischen Ambitionen geht? Erst am Abend des 24. Januar, gegen Mitternacht, zwang ich mich schließlich dazu, Maria M. mit auf mein Bett zu nehmen. Offenbar war sie trotz ihrer 19 Jahre nicht mehr ganz frisch."Wenn der Leser sich nicht nur für technische Details wie Panzerbezeichnungen oder Schützenstellungen auf Karten interessiert, sondern breiter denkt, hat er die Chance, den Krieg tiefer zu verstehen.
