Основная цель моего исследования — возглавить российский дискурс по проблеме массового сексуального насилия, совершаемого Красной Армией, в том числе в отношении несовершеннолетних. Это предварительная работа в рамках социальной антропологии в Венгрии, где сейчас начинается исследование сельской истории.

Во-вторых, я рассматриваю возможность применения различных методологических подходов к обработке материалов, собранных в ходе собственных исследований. Как формировалась личность бойцов Красной Армии? Как и после каких событий они попали в Венгрию? Какая государственная идеология ими руководила? Каковы были их личные мотивы? Какой опыт они получили в годы войны? Такие вопросы побудили меня начать исследование с использованием конкретных концепций и предварительным анализом методологических возможностей.¹

После вступления я опишу виды источников и их специфику, а затем перейду к актуальности темы. Далее будет рассмотрён международный контекст с методологическими предложениями. Основной фактический материал я проанализирую по трём темам. После обсуждения роли государственных идеологий перейду к вопросу личных мотиваций, а затем — через уточнение двух ключевых терминов — интерпретирую интересы, стоящие за прикладными подходами к источникам. В синтезе будет обобщён предварительный опыт исследований в Венгрии, где описывается точка соприкосновения российских и венгерских источников, что, как я надеюсь, создаёт возможность для интерпретации травмирующих событий, произошедших в Венгрии.

Ниже в нескольких размышлениях я хотел бы выделить аспекты, сыгравшие ключевую роль в формировании моего антропологического подхода к теме. Тема памяти о фронте была обнаружена мной в интернете и до сих пор активно присутствует в жизни жителей сельских регионов. В социалистический период это оставалось незамеченным, поскольку представители венгерской политической системы тщательно следили за тем, чтобы не допустить обострения политической ситуации с советскими оккупантами. Однако в последнее время, кажется, в акцентах произошёл заметный сдвиг.

Выражаю искреннюю благодарность Яношу Беднарику, Кристиану Гергею Хорвату и Ö. Йожефу Ковачу за ценные комментарии к исследованию. В нынешней политической атмосфере появляется возможность вести дискурс на передовой. С другой стороны, тема сексуального насилия остаётся табу — люди до сих пор не говорят о ней открыто, ни самостоятельно, ни в присутствии других.

Кроме того, следует отметить, что память о фронте — это тема, и подтема сексуального насилия тесно связана с современностью. С одной стороны, молчание вокруг этой темы не позволило ей стать частью официальной истории. Однако это не означает, что она не живёт и по сей день, например, в памяти отдельных личностей. С другой стороны, для всех исследований устной истории характерно то, что рассказы о прошлом формируются в настоящем. Поэтому неудивительно, что при использовании данного метода можно прежде всего получить представление о современном обществе.

Таким образом, один из главных вопросов моего исследования — в каком месте истории мы живём сегодня, какова современная структура общества (какие социальные группы могут рассчитывать на понимание и сочувствие в рамках начинающегося сейчас дискурса), и лишь во вторую очередь — какова была структура общества непосредственно в послевоенное время.

Кроме того, социальная организация исследуемого сообщества должна, в идеале, влиять на структуру текста, который представляет общество через призму этики и эстетики этого сообщества, а также на то, как исследователь организует материалы при объяснении темы. Сегодня, кажется, социализм полностью ушёл в прошлое. Однако люди предпочитают молчать об этом. Не следует упускать из виду, что некоторые могут считать, что лучше всего отстоять своё право на свободу, не поддаваясь обстоятельствам и храня молчание — в отличие от социалистических времен, когда им приходилось отвечать на вопросы.

Данная работа рассматривается как поиск пути и места для интерпретации собранных материалов после предварительных исследований. Более широкий контекст задаёт мой исследовательский проект, направленный на описание социальной жизни жителей региона и способов социальной организации. Тему этой диссертации можно интерпретировать в рамках этого более масштабного проекта, который по-прежнему играет важную роль в жизни местного населения не как часть официальной истории, а как живой, во многом необработанный индивидуальный опыт.

Впервые я прочитал книгу Ален Польц в 1990-х годах как индивидуальный психологический эксперимент, посвящённый травме, вызванной изнасилованием. В январе 2015 года, на начальном этапе предварительных полевых исследований, я осознал, что события разворачиваются в Дель-Верте. Фронт — это коллективная судьба, у каждой женщины есть своя история испытаний на фронте, как она пыталась спастись от насилия. Этот взгляд подтверждается и примером Ален Польц, если читать её в местном контексте.

Можно наблюдать растущую популярность темы: с каждым годом публикуется всё больше исследований, причём темы в отчётах раскрываются через одни и те же или схожие подтемы и категории. Используя различные венгерские и зарубежные источники, авторы приходят к выводам, согласующимся с международными и внутренними тенденциями, в соответствии с их политическими и методологическими установками, следуя аналогичной логике. В этом отношении данная диссертация не является исключением.²

В этой ситуации будет важно, кто ввёл каждую тему, подтему и категорию в венгерский общественный дискурс. Я буду постоянно указывать на это своим читателям в ходе исследования.

Здесь следует отметить новаторские и систематические исследования Андреа Петё и описывающие их работы. Как и многие другие в Венгрии, я начал знакомиться с этой темой, опираясь на его рекомендации и исследования.³ Я осознаю, что моя доминирующая мужская социальная позиция не может быть адекватной для изучения, основанного на высказываниях женщин. У меня не было иллюзий, и я не стремился изменить это в процессе исследований. Я также знал, что женщины имеют право хранить молчание, когда мужчина обращается к ним с вопросами, тем самым воспитывая культуру молчания. Вместе с тем возможно работать с этой исследовательской конфигурацией как с фобией, которую нужно преодолеть. Важно отметить, что, проживая с семьёй в данном регионе во время исследования, я участвовал в повседневной жизни местных жителей, разделял их судьбу и брал на себя личные риски, связанные с моей деятельностью и поведением. Возможно, не случайно для местных не было секретом, что моя жена — русского происхождения, немецкого, польского и еврейского корней, что также не укрепляло моё доминирующее положение в обществе. Кроме того, я считаю важным то, что в ходе предыдущих исследований приобрёл опыт применения эгалитарных организационных стратегий, проживая с эвенками-охотниками-собирателями в Восточной Сибири, и этот опыт интегрировался в мою личность, влияя на моё мировоззрение.⁴

Контекстом эмоциональной истории оккупации территорий Восточной и Центральной Европы является защита от иностранных нападений, начавшаяся ещё до Сталинграда.⁷

Б) Основная ценность «Женщины в Берлине»⁸ заключается в том, что это анонимное письмо. Западногерманское общество 1950-х годов позволило её опубликовать, однако авторка не пожелала раскрывать свою личность из-за давления тогдашнего немецкого общества. Таким образом, писательнице не пришлось опасаться влияния книги на личную жизнь.

В обоих упомянутых случаях умение писать играет ключевую роль по сравнению с подходом Светланы Алексеевич,⁹ когда испытуемые лишь рассказывают, а не записывают свои истории. В последнем случае наблюдается больше дилемм и сомнений — нужно ли и как повезёт что-то сказать. Хотя «Женщина в Берлине» была опубликована анонимно, дневник Гельфанда был обнаружен только после его смерти, и, хотя его дневник не был анонимным, долгое время он не мог быть издан в России в виде книги. В обоих случаях дневники рассматриваются как подлинные, личные источники, контекстом которых является Вторая мировая война и время написания дневника; в случае «Женщины в Берлине» возникает лишь возможность последующего самостоятельного редактирования. Возможность редактирования существует и у Гельфанда, поскольку известно, что он заботился об интеллектуальном наследии своего отца, опустил некоторые части и переработал другие перед публикацией. Несмотря на оговорки, два дневника можно сравнивать друг с другом.

Мы не можем игнорировать тот факт, что в составе Красной Армии воевали не только русские, но и представители других народов Советского Союза и дружественных стран. Важность этих культурных различий до сих пор недостаточно оценена. Например, русский военный памятник в Дель-Верте был построен на одной из братских могил русских солдат в саду замка. (Что касается масштабов боёв, стоит отметить, что за трёхмесячные сражения в этом районе погибли 114 русских и 50 немецких солдат.)

На тринадцати мемориальных досках, размещённых на бетонном постаменте мемориала, записаны имена и данные девятнадцати опознанных погибших. Их написание, стилистика и личные имена свидетельствуют о том, что в значительном числе могил похоронены воины нерусского происхождения: еврейского, татарского, кавказского и персидского (таджикского) этносов. Алексеевич не объединяла показания разных лет и не редактировала интервью, проведённые в разные периоды. По совпадению, документация 1985 года и последующие тексты — размышления об обстоятельствах оригинального издания — рассматриваются отдельно и иллюстрируются отрывками из интервью. Это создаёт возможность для заинтересованного читателя проследить политические изменения и увидеть, как свидетели реагируют на конкретные события.

Политическая среда

Хотя интервью Алексеевич можно считать личными признаниями, как показано на примере дневников, получаемые таким образом личные признания не могут быть отделены от личного интереса интервьюера, и мы должны постоянно учитывать его влияние.

Исследовательские работы: устная история и участвующее наблюдение (Délvértes)

В исследуемой деревне осталось лишь немного тех, кто связан с той эпохой личным опытом. Однако есть и те, кто, не участвовав в событиях из-за возраста, благодаря личной связи со свидетелями прониклись ценностями, эмоциональными соображениями того времени и принятыми методами общения. В этом случае настоящая работа — это не просто интервьюирование, как часто считают некоторые социологи или многие антропологи. Существенная разница заключается в том, что эмоциональные оттенки, используемые членами сообщества, очень трудно выявить и устранить непосредственно во время полевого исследования, особенно если исследователь не является участником событий.

Подробнее см. Pető 2015a. Андреа Петё уже говорила о разрыве нимба Красной Армии (Pető 1999). Эта тема привлекла внимание венгерской общественности в начале 1990-х благодаря роману Ален Польц «Asszony a fronton» и фильму Шандора Сары «A vád» (1996). В двух последних романах Пала Завады¹² этот мотив также появляется, а изнасилование играет центральную роль в его последнем романе.

В последние годы вырос спрос на документальные фильмы по данной теме. В 2013 году был снят фильм Фрузины Скрабски «Тихое оскорбление». В фильме Эрдели «Повседневная жизнь войны» (части 1–2, 2015) рассказывается о военном опыте жителей Целлдомёлка. Как упоминалось в предисловии, эта тема была введена в научный оборот в 1990-х исследованиями Андреа Петё¹³ и до сих пор остаётся визитной карточкой венгерских социальных исследований. С 1999 года она опубликовала несколько важных статей в стране и за рубежом, посвящённых различным аспектам темы. Её систематические исследования позволяют теме оставаться на повестке венгерской общественной жизни. Рассматривая исторические и феминистские методологические рамки и применяя сравнительный анализ (например, Будапешта и Вены), она находит место для изучения этой темы в Венгрии.

С начала 2000-х годов Епископальные архивы Секешфехервара опубликовали два тома,¹⁴ в которых затрагиваются социальные аспекты темы. Следует упомянуть также два сборника документов, опубликованных Тамашом Краусом и Эвой Марией Варгой в 2013 году. Первая подборка архивных документов носит название «Венгерские оккупационные войска в Советском Союзе 1941–1947 гг.», а последняя — независимый том «Магьярок в советском плену 1941–1956 гг.» (2010). Книга «Юридическая оккупация» была издана в 2015 году под редакцией Бени Л. Балога и подготовлена Венгерским национальным архивом, посвящена советским войскам в Венгрии в 1944–1947 годах.

Особо следует выделить работы Кристиана Унгвари, который на основе венгерских и немецких архивных источников в двух своих книгах рассматривает поведение «русских» бойцов во время блокады Будапешта. Автор пытается кратко описать поведение вторгшихся советских армий.¹⁵ Помимо оценки ответственности венгерских войск за отношение к населению оккупированных территорий, он с особым вниманием анализирует действия партизан.¹⁶ Неудивительно, что исследование этой темы входит в цели Исследовательской группы по истории, организованной под эгидой Венгерской академии наук и NEB

Нельзя не упомянуть личные дневниковые анализы Гергея Кунта.¹⁷ Его исследования служат важным связующим звеном для понимания международных тенденций. Помимо русскоязычных публикаций, появившихся после начала войны в Украине, проблема насилия американских солдат вышла на первый план в Европе с публикацией немецких дневников.¹⁸ Помимо немецких источников,¹⁹ следует отметить и австрийские исследования, представленные в работах Андреа Петё.²⁰ На основе анализа отношений между советскими оккупационными войсками и австрийскими женщинами Марта Месарош в 2014 году сняла документальный фильм «Невидимое поколение».²¹ Эта тема особенно актуальна, поскольку наше исследование находится на завершающей стадии и основано на научных данных, собранных среди тех, кто прямо или косвенно пострадал. Подобные углублённые исследования ещё не проводились в Венгрии.

Актуальность темы можно проследить и в Восточной Азии.²² Здесь отношения между бывшими оккупированными странами и Японией до сих пор осложнены институциональной системой публичных домов, существовавшей во время Второй мировой войны. Южная Корея и Филиппины официально требуют морального возмещения за то, что во время японской оккупации их дочерей и женщин насильственно привлекали к работе в публичных домах для удовлетворения сексуальных потребностей оккупантов.

Методологические соображения

Как социальный антрополог, моя цель в исследовании — показать, как люди в разные эпохи и в разных местах относятся к конкретной исторической эпохе и её событиям. Кроме того, я стремлюсь дать представление об организации современного общества через призму событий Второй мировой войны, а также показать, как сегодня жители венгерской деревни Дель-Вертес относятся к этим событиям.²³

¹⁷ Например, Кунт Гергей 2012: «Образы чужого и врага у подростков во время Второй мировой войны в контексте социализации». В книге: Бёгрэ Зузанна, Кесзей Андраш, Ковач Ёжеф (ред.): «Пределы идентичностей. Травмы, табу, истории опыта с начала Второй мировой войны». Будапешт, издательство L’Harmattan, стр. 275–286.
¹⁸ На эту тему также ссылаются публикации Петё Андреа (Петё 1999; Петё 2015a).
¹⁹ Наимарк, Норман Н. 1995: «Русские в Германии: история советской зоны оккупации 1945–1949». Кембридж, Массачусетс – Лондон, издательство Belknap Press Гарвардского университета; подробнее см. Петё 1999.
²⁰ Петё 1999.
²¹ Фильмы Фрузины Скрабски и Марты Месарош, на которые обращала внимание Петё Андреа. Благодарность за это.
²² Этот аспект уже поднимался Петё Андреа (Петё 2015a).
²³ Название деревни Дельвертес — псевдоним.

Во-вторых, я считаю, что проверенный в ходе моего исследования подход лучше всего можно сравнить с методом экологической антропологии. Я применил эколого-антропологический подход к интерпретации событий, связанных с сообществом, живущим в местной среде на протяжении веков. Основная предпосылка моего подхода состоит в том, что активные живые существа, населяющие экотип, в том числе и люди, имеют специфическую сеть кооперативных отношений и симбиоза.²⁴ События в Венгрии сами по себе трудно поддаются объяснению, их можно интерпретировать лишь с учётом тенденций, характеризующих более широкую среду. Хотя до сих пор исследования преимущественно охватывали страны с похожей ситуацией,²⁵ через которую прошла и Красная Армия, я стремлюсь расширить рамки анализа, включая в интерпретацию тенденции, наблюдаемые в российском обществе в связи с Второй мировой войной. Также у меня есть возможность анализировать историю России, что позволяет применять линейный (хронологический) подход даже в тех случаях, когда Венгрия напрямую не затрагивается, поскольку советское наступление влияло и на другие страны.

Все это позволяет сделать вывод, что мой подход аналогичен исследованию венгерского Дель-Верте²⁶ и другим локальным сообществам. Тем не менее, я считаю важным рассмотреть особенности местной среды деревни Дель-Верте, чтобы выявить её уникальные характеристики. Далее следует обратить внимание на возможности, заложенные в новых методологиях.

Теория точки зрения

Теория точки зрения — это антиколониальная²⁷ методология²⁸ описания природных и социальных условий, которую можно понимать как форму феминистской критической теории.²⁹ С одной стороны, она уделяет основное внимание изучению локальности,³⁰ что важно для нас, поскольку, как и экологический подход, даёт пространство для учёта местных особенностей. С другой стороны, теория подчёркивает подход, основанный на дифференциации,³¹ который позволяет интерпретировать множество параллельных точек зрения, учитывая, что не все люди живут одинаковой жизнью. Например, изнасилования несовершеннолетних не отражаются в российской статистике.

²⁴ Во-вторых, можно исключить и статистический подход, поскольку из российских статистик не выявлено никаких данных о массовом сексуальном насилии, совершённом русскими солдатами во время Второй мировой войны, в том числе против несовершеннолетних. Марк Харрисон изучал статистические данные по советской экономике за период 1940–1945 годов. Он рассматривал не только материальные потери, но и человеческие, однако не упоминал о практическом функционировании советской армии (Harrison 1996). Тем не менее это не означает, что косвенно нельзя получить статистические данные из других (не российских) источников; см. исследование Кристиана Хорвата в настоящем сборнике. О выводах на основе статистических оценок по данной теме см. также Петё 1999.
²⁵ Петё 1999.
²⁶ При анонимизации названия деревни руководствовался тем, чтобы нельзя было напрямую связать места, события и личности, что необходимо, поскольку тема до сих пор вызывает сильные эмоции, и люди не готовы открыто говорить о своих или семейных историях.
²⁷ А также методология, появившаяся на фоне постмодернистской марксистской теории.
²⁸ Harding 2004, с. 3.
²⁹ Harding 2004, с. 6.
³⁰ Harding 2004, с. 4.
³¹ Harding 2004, с. 7.

С другой стороны, теория делает акцент на подходе, основанном на различиях, который позволяет одновременно интерпретировать множество параллельных мнений, поскольку не все люди живут в одинаковых условиях и имеют одинаковый жизненный опыт.³² Центральное значение в этой теории имеет категория «знания»,³³ которые формируются на основе разного опыта и способствуют формированию мировоззрения как самого человека, так и его окружения.³⁴ С точки зрения теории, исследования позволяют понять, как думает доминирующее общество и какова его структура.³⁵ Традиционно изучение вопроса видимости³⁶ считается одним из самых важных направлений политических исследований, которые можно осуществлять с помощью этой теории,³⁷ когда цель состоит в понимании практического функционирования власти.³⁸ Название теории связано с выделением определённой группы и рассмотрением её «точки зрения»,³⁹ что также позволяет учитывать этические и моральные аспекты.⁴⁰

Среди исследователей теории точки зрения важным является труд Донны Харауэй,⁴¹ которая была ученицей Грегори Бейтсона и коллегой, считающегося одним из первых мастеров экологической антропологии. Теоретики теории точки зрения относят работы Харауэй к естественнонаучной философии. Помимо знания, локализованного в конкретной среде,⁴² важно избегать объяснений через бинарные противоположности и критически относиться к понятию «репрезентация».⁴³⁴ Харауэй подчёркивает значимость научной позиции, основанной на предвзятости вместо объективности, согласно которой позиция наблюдателя должна быть ясной, постижимой, прозрачной и измеримой.⁴⁵ Ещё одна цель её исследований — адаптация языковой терминологии, к которой авторы относятся ответственно,⁴⁶ позволяющая им писать⁴⁷ о социальных группах меньшинств.⁴⁸ ⁴⁹

³² Harding 2004, с. 8.
³³ Сознательно использую во множественном числе, который на венгерском языке может звучать несколько странно, чтобы передать методологический подход.
³⁴ Harding 2004, с. 7.
³⁵ Harding 2004, с. 7.
³⁶ Слышимость, понятность, постижимость, вычислимость и т. п.
³⁷ Harding 2004, с. 2, 9.
³⁸ Harding 2004, с. 9.
³⁹ Haraway 2004, с. 93.
⁴⁰ Harding 2004, с. 10.
⁴¹ Harding 2004, с. 291.
⁴² Haraway 2004, с. 86, 93, 95.
⁴³ Haraway 2004, с. 86.
⁴⁴ Haraway 2004, с. 86.
⁴⁵ Haraway 2004, с. 87, 93.
⁴⁶ Accountability и responsibility — соответствующие английские термины.
⁴⁷ Не в практической жизни, а в тексте данная роль/позиция является жизненно важной для исследований.
⁴⁸ В том числе о женщинах, коренных народах, аборигенах.
⁴⁹ Haraway 2004, с. 87, 93, 95; Harding 2004, с. 4–8.

По моему мнению, важность использования теории точек зрения заключается не в том, что идеи этой теории должны быть автоматически приняты (или приняты) без всякой критики, с отказом исследователя от собственной позиции (или полной идентификацией с ней), а в том, что этот методологический подход создаёт возможность уточнить собственный взгляд на исследуемую тему. Во-вторых, одна из основных тем исходной теории — сексуальное насилие, что придаёт смысл существованию данного исследования.⁵⁰

Ещё один новый методологический подход — исследования подчинённых, характерные для Спивак. Поскольку следующие примеры — прослушивание⁵¹ и самоубийство⁵² — являются символической отправной точкой⁵³ для последователей данного подхода, параллели в нашем случае проявляются слишком непосредственно, например, в теме сексуального насилия. Поэтому нам необходимо серьёзно отнестись к этим метафорам,⁵⁴ чтобы получить доступ к содержанию. Спивак в качестве основы ссылается на кастовую систему: даже если у представителя низшей касты есть что сказать, если его позиция в обществе не принимается и его не слушают, это не приводит к изменениям.⁵⁵ Единственный способ добиться перемен внутри системы⁵⁶ в политической среде со сложными ценностями,⁵⁷ как в колониальной Индии, — совершить самоубийство. В примере Спивак это молодая девушка из низшей касты.⁵⁸ Это может вызвать сочувствие у людей, оказавшихся в столь же безнадёжной ситуации.⁵⁹ С одной стороны, типичная подчинённая фигура по Спивак — коренная женщина в индуистской системе,⁶⁰ с другой — рассмотрение советских параллелей⁶¹ уже обсуждалось Спивак.⁶² Следует отметить, что данное направление предполагает индивидуальное участие и акцентирует внимание на домашнем (сексуальном) насилии, не рассматривая возможность коллективного (массового) действия.

Интернет-дискурс на русском языке⁶³

В результате российско-украинской войны постепенно сформировался русскоязычный дискурс по проблеме изнасилований, совершённых советскими солдатами. Основные статьи впервые были опубликованы в Германии эмигрантами из России. Основу этих статей составили исследования, опубликованные на немецком языке, дополненные оригинальными русскоязычными источниками.⁶⁴ Помимо нетипичного для российской среды содержания, статьи сопровождались чрезвычайно активными комментариями. Например, около половины из 40 000 комментариев к одной статье утверждали, что изложенное в статье не соответствует действительности, тогда как другая половина считала важным заявить, что «каждый получил по заслугам». С другой стороны, небольшая часть авторов признала возможность того, что эти случаи могли иметь место, и подчеркнула важность этого для нынешнего российского общества.

В другой статье был специально выбран метод — перечислить в одном предложении сотни конкретных случаев из Германии и Польши, указав дату, место, что произошло, а также кто был активными участниками и пассивными жертвами.⁶⁵ Одна из самых известных российских писательниц сегодня⁶⁶ на своём сайте прокомментировала оценку, что до двух миллионов женщин были изнасилованы российскими солдатами в Германии, что, по её мнению, означает, что два миллиона потомков русских живут сегодня на территории Германии. Этот комментарий вызвал бурную реакцию — более десяти тысяч человек обратились к нему в считанные часы. Значительная часть комментариев рассматривала эту интерпретацию как основу для ещё более радикальных националистических проявлений. Другие, несколько сотен, не смогли согласиться с этим и с различных (женских, интеллектуальных, либеральных, гуманистических) позиций требовали новых комментариев от писательницы.⁶⁷ Интернет-статьи, помимо введения темы в социальные дискурсы, имеют дополнительное значение как средство привлечения внимания к важным фундаментальным исследованиям.⁶⁸

Женщина в Берлине

По книге «Женщина в Берлине» недавно был снят немецкий фильм, в котором роль бойцов Красной Армии исполняют известные российские актёры.⁶⁹ При просмотре создаётся впечатление достаточно пророссийской интерпретации.⁷⁰

Хотя мы понимаем, что это сложный вопрос с обширным социальным дискурсом, необходимо отметить, что Вторая мировая война по-прежнему остаётся чувствительной темой в Германии. Это объясняет, почему дневник рассматривается как одна из возможностей для россиян, и его приемлемое чтение было зафиксировано на видео. В фильме представлена российская история, согласно которой женщин, проживавших на освобождённой территории, обыскивали сами российские солдаты (интимно), предлагая свою компанию и себя. Петё уже реагирует на эту историю, распространившуюся по всей России. Андреа также упоминает в своём итоговом исследовании, опубликованном в 1999 году, что антифашистские, интернационалистские, марксистские и коммунистические, другими словами, сочувствующие красным дамы австрийской столицы могли совершать подобные действия.⁷¹ Действительно, примеры таких случаев существуют, но с одной стороны, они уникальны и могут рассматриваться как вопиющие, с другой — это не объясняет массового насилия со стороны советских солдат. Об этом же говорит и Горелик, подчёркивая, что фермы разрозненных австрийских поселений, дома которых находились на расстоянии нескольких километров друг от друга, были очень пригодны для насилия,⁷²⁷³ поскольку в таких условиях никто не становится свидетелем и не может помешать беспорядкам. С другой стороны, в фильме вызывает тревогу постепенное развитие восходящей карьеры проститутки.⁷⁴

У читателя могут возникнуть ассоциации с организацией бизнеса в России. Образцом такой социальной организации является преступный мир — русская мафия,⁷⁵ где каждый должен иметь «прикрытие»,⁷⁶ обеспечивающее абсолютную защиту подчинённых, за что, по мнению автора, они обязаны жертвенной и безусловной лояльностью.⁷⁷

В книге собраны находки из обоих фильмов.⁷⁸ Эти два вывода тесно связаны между собой. Во-первых, немецкие женщины добровольно предлагают себя русским; другой нюанс заключается в том, что в форме карьеры квазипроститутки они ищут для себя русского офицера всё более высокого ранга и власти, который защитил бы их от насилия со стороны других русских солдат.⁷⁹ То есть в условиях всеобщего голода и затруднений со снабжением женщины были вынуждены искать общества русских офицеров, поскольку это был залог успеха — непрерывного снабжения продовольствием — не только для них самих, но и для их окружения,⁸⁰ пока офицеру не надоест его протеже или его не переведут в другое место. Таким образом, карьеры русских офицеров оказали убедительное влияние на Берлин.

⁷¹ Pető 1999.
⁷² Эквивалент венгерской системы хуторов.
⁷³ Горелик.
⁷⁴ Anonyma (фильм) 2008. Подробнее об этом институте см. также Ungváry 2005, 294.
⁷⁵ И, возможно, в историческом контексте, система царской вассальной зависимости.
⁷⁶ «Крыша» — соответствующий русский термин.
⁷⁷ Явление проституции в обмен на защиту уже рассматривала Андреа Петё (Pető 1999).
⁷⁸ Эти два вывода тесно связаны: во-первых, немецкие женщины добровольно предлагают себя русским; во-вторых, они в форме квазипроститутской карьеры ищут для себя все более высокопоставленного русского офицера, который защитит их от насилия других русских солдат.
⁷⁹ Героиня в одном случае соглашалась на полсвиньи с русским офицером, который после этого не дал обещанного мяса, но Польц Алэйн не считала это проституцией, поскольку не нужно было себя так воспринимать (Polcz 2013, 136–137). Не только еда, но и другие практические вещи, например, возможность поспать, становились источником счастья и выживания, как и другая успешная сделка, после которой Алэйн Польц смогла «унести домой» матрас в эйфории (Polcz 2013, 120).
⁸⁰ Явление проституции в обмен на еду также упоминали Андреа Петё и Криштиан Унгвари (Pető 1999; Ungváry 2005).

Наиболее отчётливо это проявляется в сцене, когда сельская женщина в Берлине просит еду и жильё у знакомых, которые объясняют, что здесь никто не раздаёт еду просто так, так как всем приходится за неё работать. Им предлагается поискать русского покровителя.⁸¹ Когда в Берлине дела вроде бы наладились и жизнь стала налаживаться, найти нового покровителя становилось всё труднее, а старые отставали.⁸² В то время женщины предпочитали работать в трудовых бригадах Красной Армии, где им приходилось заботиться о советских солдатах в обмен на компенсацию. Этот момент поучителен, поскольку немецким женщинам приходилось выполнять ежедневную работу, которую до этого выполняли русские женщины из Красной Армии (стирка, приготовление пищи, уборка и прочее).⁸³ Здесь возникает синхронизация: если речь идёт не о победителях и проигравших, а о женщинах и мужчинах, мы можем говорить о них на равных.

В книге Алексеевич содержатся дополнения к этой интерпретации. Для женщин, служивших в армии во время Великой Отечественной войны, нормальными были не только мужские обязанности. Им приходилось выполнять жизненные задачи — сельскохозяйственные работы, работу на заводе, вождение трактора и прочее,⁸⁴ пока мужчины воевали на фронте. Кроме того, им приходилось заниматься делами, которые в мирное время выполнялись исключительно внутри семьи.

Для нас важно то, что оказалось — русские и немцы (а также другие иностранцы) находили в этом общем опыте точки соприкосновения.

Место венгерской женщины в обществе можно сопоставить с этими открытиями, что приобретёт большое значение позже в контексте исследования «Фронтовая баба» (женщина, сражающаяся на фронте) — ППЗС (возможная жена во время фронта), при изучении данного явления.

Женский миф с Светланой Алексеевич

Семейные истории Алексеевич берут начало от белорусских и украинских бабушек и дедушек, связанных с Второй мировой войной. Её дед по материнской линии погиб на венгерской земле в неизвестном месте. Повествование о войне имело решающее значение в её жизни с раннего возраста. В середине 1970-х годов она начала записывать интервью с участниками войны, служившими в составе Красной Армии. За годы работы было собрано около тысячи интервью. Алексеевич интересовала не только конкретика, но и то, как женщины пришли к тому, чтобы открыто говорить об этом сложном этапе своей жизни. Хотя рукопись, подготовленная в 1970-х, была готова к печати, ни одно советское издательство не решилось её издать. Рукопись легла в основу успешного семисерийного документального фильма.⁸⁵ Были перезаписаны рассказы выбранных интервьюируемых, первоначально записанные во время войны, дополнены видеоматериалами. Книга была наконец издана с наступлением гласности и перестройки в 1985 году в Минске. Со временем было продано два миллиона копий, и она стала настоящим советским бестселлером. Всё больше собеседников обращались к Алексеевич, а некоторые из прежних более смело делились подробностями. Тем временем Советский Союз распался. Наконец, в начале 2000-х она вернулась к работе над этой темой.

⁸¹ Anonyma 2006, 171.
⁸² Anonyma 2006, 229.
⁸³ Anonyma 2006, 253, 258, 272.
⁸⁴ Алексиевич 2015, 218, 224, 238, 243.
⁸⁵ Алексиевич 1981.
⁸⁶ Российский (русскоязычный) политический термин, относящийся к периоду, начавшемуся в 1985 году.

Писательнице пришлось переработать своё произведение и расширить тему исходного текста новыми подробностями, а также опубликовать цензурированные части первого издания, дополненные беседами с цензором. Опубликованию некоторых фрагментов препятствовала не только внешняя цензура, но и сама авторша, что также рассматривается в отдельной главе. Оригинальное издание фактически соответствует мужскому мифу о Второй мировой войне. Уже здесь ощущаются рамки этого мифа — что скрывается за ними, существует ли иной вид знания, о котором нельзя говорить и думать. Более того, возможно, не случайно, что судьбы интервьюируемых и содержание книги схожи с оригинальной рукописью, которая оказалась под тем же политическим давлением, и ни один из них не смог доминировать в общей атмосфере.⁸⁷

Среди подвергнутых цензуре фрагментов — те, что могли бы поставить под угрозу нерушимость мужского мифа о войне. К ним относится описание пребывания в одной из деревень, где одной из героинь выдали чистую женскую одежду, после чего у неё начались ежемесячные «хлопоты». Сколько раз подобное происходило в безвыходных ситуациях во время войны!⁸⁸ Не вошло в записи также признание одного раненого, который, давно не видевший жену, попросил медсестру расстегнуть плащ и показать грудь. Он умер той же ночью, а медсестра с сожалением отмечала, что не поцеловала его.⁸⁹

Ночью после боя одна из героинь вытащила на берег раненого и только тогда поняла, что «спасла» большую рыбу. Ей было очень стыдно за то, что она не использовала свою силу для спасения человека.⁹⁰ В других случаях заключённых убивали из личной мести.⁹¹ Фрагмент, описывающий изменения в поведении животных вследствие войны, также не вошёл в исходный материал тома.⁹² Аналогично, была исключена речь мужчины, рассказывавшего о массовом насилии русских солдат над беззащитными женщинами и их стыде перед медсестрами, работающими на фронте.⁹³ Кроме того, был короткий рассказ о тюремной жизни, в котором группы беглецов брали с собой мальчика, которого убивали и ели при отсутствии пищи.⁹⁴ В книге также представлен рифмованный отрывок из некоммуникативной части последнего романа Завады,⁹⁵ где сестра не может представить, что ей предстоит делать со своим братом,

⁸⁷ Судьба — соответствующий русский термин.
⁸⁸ Алексиевич 2015, 25–26.
⁸⁹ Алексиевич 2015, 26.
⁹⁰ Алексиевич 2015, 27.
⁹¹ Алексиевич 2015, 28.
⁹² В этих наблюдениях сообщается о дельфинах, крысах и лошадях. Алексиевич 2015, 29.
⁹³ Алексиевич 2015, 30.
⁹⁴ Алексиевич 2015, 30.
⁹⁵ Завада 2014, 548–550.

Сестра в одном из эпизодов свидетельствует об участии своего брата в пытках и убийствах местных жителей.⁹⁶ Кроме того, не зафиксировано ни одного публичного случая, когда мать убивает своих детей из-за отсутствия средств к существованию.⁹⁷ В результате цензуры следующие истории были удалены самой писательницей. Среди них — рассказ о маленьком мальчике, который просил вторгшихся русских солдат убить его мать за то, что она любила немца.⁹⁸ Также из первого издания была исключена часть, где описывалось, что дети, выросшие в немецкой среде, не пользовались любовью сверстников из-за социализации на немецких примерах.⁹⁹ Не вошла в основной текст история о бабушке, которая километрами гонялась за партизанами, прогнавшими её единственную корову, крича, что без молока не выжить.¹⁰⁰ Другой рассказ повествует, что первым делом немцы распустили колхозы и раздали землю.¹⁰¹ Без внимания осталась и история о матери, вернувшейся с фронта, которая просила дочь покинуть общий дом, опасаясь, что никто не женится на её сёстрах, если узнает, что одна из них ушла на фронт.¹⁰² Фрагмент о казнях советских солдат не был включён в том, поскольку описывал похищения русских людей и изнасилования русских девушек.¹⁰³

С точки зрения темы настоящего исследования чрезвычайно важно, что российские новости о сексуальном насилии также вошли в цензурированные и самоцензурированные разделы. Пропущенные случаи можно рассматривать как возможный контекст для интерпретации дела об изнасиловании. Это позволяет получить представление о тематике, включая сексуальное насилие, которая была неприемлема для публичного обсуждения в советско-российском обществе. Более того, рассматриваемые фрагменты, если объединить их, представляют собой ещё один женский миф о Второй мировой войне. Эти части вместе с саморефлексией Алексеевич 2015 года указывают на структуру российского общества того времени, судьбу женщин на практике и их место в советском и постсоветском обществе.¹⁰⁴

Книга Алексеевич предполагает, что мифы о войне есть не только у мужчин, но и у женщин. Моё предубеждение в отношении книги состоит в том, что через женские истории можно получить более глубокое представление о Второй мировой войне в целом и осветить области, которые мужские рассказы затрагивают лишь поверхностно. Эта критика относится лишь к обобщающим усилиям вступительных глав Алексеевич, в которых женщины противопоставляются мужскому обществу. По сути, она не предлагает ничего нового, а выстраивает оппозиционную идеологию. При чтении книги не складывается единый женский миф, скорее из повествований возникает впечатление многообразия женского опыта. Как нет одной правды для мужчин, так нет и для женщин — есть множество отдельных историй о войне.

⁹⁶ Сестра была рада, что брат умер, и тем самым проблема разрешилась. Алексиевич 2015, 30–31.
⁹⁷ Затем она повесилась. Алексиевич 2015, 31.
⁹⁸ Алексиевич 2015, 31.
⁹⁹ Алексиевич 2015, 32.
¹⁰⁰ Алексиевич 2015, 32–33.
¹⁰¹ Алексиевич 2015, 33.
¹⁰² Алексиевич 2015, 33.
¹⁰³ Алексиевич 2015, 33.
¹⁰⁴ Тема Второй мировой войны по-прежнему является определяющей в писательской философии, даже если автор не желает больше заниматься этой темой, поскольку ищет новый тон для другой, несовместимой с темой войны темы — любви. Её первое произведение было эмоциональным, поскольку для неё история (история Второй мировой войны) значила историю чувств — истории переживаний простых людей во время войны.

Я приступил к изучению дневника Владимира Гельфанда, написанного в 1941–1946 годах, предвкушая, что не только из рассказов женщин мы можем получить инуюⁱ⁰⁵ картину войны — для чего в книге Алексеевич собрана исчерпывающая коллекция примеров — но и что существует иной образ мужчин, не доминирующий в русском мужском мифе о войне, представленный в дневнике человека еврейского происхождения.¹⁰⁶

Мои предварительные ожидания подтвердились тем, что с 2004 года ни одно российское издательство не взялось за публикацию этого тома, тогда как отдельные главы дневника были опубликованы в Германии и Швеции.¹⁰⁷ В русскоязычном исследовании¹⁰⁸, восхваляющем эту работу, были отмечены два ключевых момента: автор документировал повседневную жизнь в Красной Армии, включая антисемитские практики и изнасилования, совершаемые советскими солдатами. Изначально я ожидал, что в этой работе будет отражена антисемитская атмосфера в Красной Армии, выражающаяся в том, как человек еврейского происхождения осмысливает своё участие и избегание таких коллективных событий, как изнасилования иностранных женщин.

Книга представляет собой поистине репрезентативный сборник свидетельств антисемитски настроенных русских офицеров и солдат.¹⁰⁹ Например, немцы вели открытую антиеврейскую пропаганду на русском языке на оккупированных территориях,¹¹⁰ утверждая, что их общими врагами являются евреи и коммунисты. Красноармейцы практически не дистанцировались от этих взглядов.¹¹¹ Гельфанд также информирует, что евреев преследовали не только русские и немцы, но и поляки.¹¹²

По словам Гельфанда, для немцев не были характерны изнасилования во время оккупации российских территорий: они сосредоточились на истреблении еврейского населения,¹¹³ в то время как коммунисты ликвидировали лишь агитаторов.¹¹⁴ При этом они мстили за погибших немецких солдат, казнив даже случайного местного жителя, проходившего мимо, независимо от его принадлежности.¹¹⁵ Среди русских изнасилования местного населения не были особенно характерны для первой фазы войны,¹¹⁶ однако со временем эта ситуация изменилась. После Сталинграда русские — не только солдаты, но и женщины — смогли вздохнуть немного свободнее. Тем не менее говорить о массовом насилии со стороны русских даже сразу после Сталинграда не приходится. Главными врагами помимо немцев были русские и румыны, дезертировавшие с фронта.¹¹⁷ Повешения происходили из-за грабежей, убийств и изнасилований.¹¹⁸ Сразу после Сталинграда повседневная жизнь красноармейцев была сосредоточена на поисках укрытия и пищи,¹¹⁹ при этом отношение к женщинам оставалось традиционно жестким.

В дневнике имеется небольшой раздел на две с половиной страницы, в котором брат, вернувшийся с фронта, и сестра, оставшаяся дома без защиты, встречаются, но не могут найти общий язык. Вербальный диалог блокируется с обеих сторон. Сталинград стал поворотным моментом, когда русские начали верить в победу.¹²⁰ Преобладало эйфорическое настроение.¹²¹ Особенно это заметно в польских¹²² и немецких¹²³ описаниях повседневной жизни после оккупации территорий.

Гельфанд не описывает массовые изнасилования напрямую, а передаёт рассказы других.¹²⁴ Он подробно описывает мир офицеров и рядовых, а также иерархию между ними.¹²⁵ Кроме того, он использует собственный пример для иллюстрации процесса злоупотребления алкоголем среди солдат и его последствий, что особенно важно для нашей темы, связанной с насилием в отношении женщин.¹²⁶

С другой стороны, Гельфанд показывает, что лечение венерических заболеваний среди мужчин считалось признаком мужества во время войны.¹²⁷ Можно наблюдать, что эта проблема постепенно становилась частью общей инфекции Красной армии. В частности, он открыто рассказывает о своих отношениях с женщинами.

¹¹³ Гельфанд 2015, 280.
¹¹⁴ Гельфанд 2015, 142. См. также Унгвари 2015, 82.
¹¹⁵ Гельфанд 2015, 140.
¹¹⁶ Гельфанд 2015, 80, 84, 97, 262.
¹¹⁷ Гельфанд 2015, 658–659. См. также Унгвари 2015, 100.
¹¹⁸ Гельфанд 2015, 287–288.
¹¹⁹ Гельфанд 2015, 280.
¹²⁰ Гельфанд 2015, 131–132, 311, 465; термин «победа» в этом контексте впервые использовал В. М. Молотов 22 июня 1941 года. Гельфанд 2015, 582.
¹²¹ Гельфанд 2015, 467.
¹²² Гельфанд 2015, 328, 329, 353, 357, 360.
¹²³ Гельфанд 2015, 416, 418, 429.
¹²⁴ Гельфанд 2015, 413–414.
¹²⁵ Гельфанд 2015, 499, 536–537.
¹²⁶ Гельфанд 2015, 492, 493.
¹²⁷ Половые заболевания: Петё 1999; Гельфанд 2015, 545 / Гельфанд 323 (исключено из Гельфанд 2015); Гельфанд 2015, 554; триппер — болезнь войны: Гельфанд 2015, 555.

Он никогда не считает свой подход к женщинам жестоким.¹²⁸ Он отделяет физическую силу от любви, не обманывает себя, и любовь кажется ему возможной только после войны, когда он вернётся домой. В его рассказах возможность изнасилования не приобретает форму коллективного действия, оставаясь серией индивидуальных попыток.

Венгерские первоисточники

Моё исследование опирается на двух венгерских авторов. Книга Алена Польча Asszony a fronton¹²⁹ — одна из первых, а возможно, и первая русскоязычная публикация, в которой рассказывается о насилии со стороны солдат Красной армии. Сегодня она доступна для свободного скачивания на русском языке на сайте Архива военной литературы.¹³⁰

Либералы могут утверждать, что подход к жизни и смерти в книге оставляет пространство для обсуждения универсальных человеческих ценностей и недостатков, которые представляют собой реальный путь к отказу от идеи коллективной вины советских солдат и судебного преследования. Книга Алена Польча — это исследование границ человечности и зла, гуманизма и дегуманизации. Через роман Польча мы можем войти в мир топографических и временных измерений историй пожилых людей, живущих в настоящем времени, которое я предпочитаю называть «инфраструктурой»¹³¹ — основой которой является то, что его повествование обрамлено двумя поселениями, входящими в одну информационно-коммуникационную систему Южных гор.¹³²

Когда Ален Польч рассказывает свою индивидуальную историю страданий в хронологическом порядке, он время от времени бессознательно входит в пространство, занимаемое историями местных старейшин. Конечно, рассказы ныне живущих старейшин — это не истории Алена Польча, и мемуары Польча не посвящены сегодняшним старейшинам. Однако некоторые из них могли лично наблюдать те же события, посещать те же места, встречаться с теми же людьми. Это последовательный сериал, в основе сюжета которого лежит индивидуальная история судьбы и местной инфраструктуры. Ален Польч — индивидуалист. В процессе создания сюжета он время от времени бессознательно вплетает в инфраструктурное поле повествований «великих стариков» Юга свою собственную индивидуальную сюжетную линию. На мой взгляд, это психологически

¹²⁸ Дубина 2015, 445; Гельфанд 2015.
¹²⁹ Книга впервые издана на венгерском языке в 1991 году. Используемое мной издание вышло в 2013 году в Пече в издательстве Jelenkor Kiadó. На русском впервые издана в 1999 году в издательстве «Понт» (Алэн Польц: Женщина на фронте), а с 2004 года в интернете доступен новый перевод (Женщина и война): http://magazines.russ.ru/neva/2004/2/po9.html (дата доступа: 24 ноября 2014).
¹³⁰ Польц 2004.
¹³¹ Здесь следует сослаться на историческую школу Пьера Норы и её концепцию «мест памяти» (Nora 2010, особенно послесловие К. Хорвата Зсолта к сборнику).
¹³² Два соседних поселения расположены в десяти километрах друг от друга. Оба были центрами поместий до конца Второй мировой войны.

Чтение превращается в чтение истории региона и наоборот. Кроме того, третья сильная сторона книги заключается в том, что Ален Польч через центральную тему (травму) изнасилования способна описать русского человека и модели российской социальной организации, которые она переживает (иерархия против равенства, вопрос о том, как из кажущегося хаоса можно в мгновение ока создать военный порядок, как у русских всегда есть шанс убежать от немцев).¹³³ Автор Женщины в Берлине предпринимает аналогичные попытки социального описания.¹³⁴

Второе произведение на венгерском языке, которое появится в предстоящем номере, — роман Паля Завады, опубликованный в 2014 году. В Естественном свете¹³⁵ автор сплетает выдержки из реальных дневников в цельную семейную мифологию. Здесь мы находим короткий, на две с половиной страницы, фрагмент, в котором брат, вернувшийся домой с фронта, и сестра, оставшаяся дома без защиты, встречаются, но не могут иметь друг с другом ничего общего. Вербальный диалог блокируется с обеих сторон.

Государственная идеология, личные мотивы

Идеология¹³⁶

В довоенном советском обществе идеология вытеснила реальность — достаточно вспомнить сталинские репрессии и абсурдность системы призыва. Однако с началом Второй мировой войны многое из реального стало очевидным, и многие задачи пришлось решать сверх сил. Как ни парадоксально, люди были во многом восторжены этими изменениями.¹³⁷

До мировой войны нельзя было говорить о полной изоляции Советского Союза. Например, в повседневной жизни люди использовали предметы иностранного происхождения, в том числе немецкого.¹³⁸ О сильном присутствии немецкой культуры свидетельствует также тот факт, что даже во время войны немецкий язык преподавался в школах и университетах как иностранный.¹³⁹

¹³³ Польц 2013, 130.
¹³⁴ Аноним 2006, 84.
¹³⁵ Том издан в 2014 году в издательстве Magvető Kiadó.
¹³⁶ Тему ввела в венгерскую социально-научную мысль Андреа Петё (Pető 1999), её также рассматривал Криштиан Унгвари (Ungváry 2005).
¹³⁷ В ГУЛАГ были мобилизованы трудоспособные, репрессии приостановлены, бюрократическая волокита по колхозам снизилась, прекратились гонения на религию, во время войны разрешили свободное исповедание религии — это лишь самые заметные изменения.
¹³⁸ Например, американские ботинки (Алексиевич 2015, 83), немецкая восковая свеча (Гельфанд 2015, 211).
¹³⁹ Гельфанд 2015, 59; Алексиевич 2015, 325.

В трактовке Гельфанда, Вторая мировая война представляла собой поток первоклассной европейской продукции в Россию. Оккупированные европейские страны активно способствовали немцам.¹⁴⁰ После Сталинградской битвы русские солдаты дополняли свои индивидуальные комплекты европейской одеждой и снаряжением — немецким лоденом, жилетом, пером для письма, румынским дневником и прочим.¹⁴¹

Среди жителей Дельвертеша были те, кто лично имел опыт общения с русскими. В селе проживали трое бывших военнопленных Первой мировой войны из России, хорошо владеющих русским языком. С приходом русских знание языка сыграло важную роль: один из них, коммунист, охотно руководил ими.¹⁴² Сочувствующих левым идеям можно было найти не только среди крестьян, но и среди аристократии.¹⁴³ В начале войны функционировала лишь российская государственная идеология. В этот период не у каждой семьи была своя (личная) жертва, за которую можно было отомстить.¹⁴⁴ Государственная идеология влияла преимущественно на тех, кто проживал в центральных внутренних районах, в отличие от тех, кто находился в непосредственном контакте с фронтом или на оккупированных территориях, имея с самого начала личный опыт встречи с врагом.

Последний, упоминаемый Гельфандом в дневнике, не всегда имел негативное представление о действиях противника.¹⁴⁵ С другой стороны, появление российских вооружённых сил зачастую вызывало у местного населения большую панику, чем появление немцев.¹⁴⁶ Идеология передавалась через плакаты, газетные статьи и вдохновляющие песни,¹⁴⁷ которые визуально и ритмически закрепляли её содержание в сознании людей. Гельфанд чутко реагировал на немецкую идеологию, поскольку русскоязычная агитация, направленная на отвоёванные русскими территории, способствовала устранению общего врага — евреев.¹⁴⁸

Антироссийская венгерская идеология в Дельвертеше изображала русских как воплощение азиатского варварства.¹⁴⁹ В этих сочинениях редко говорится о венграх, хотя всегда интересно задаться вопросом, что знали о Венгрии солдаты Красной Армии и с какой мотивацией (конкретной идеологией) они вошли на территорию страны.

¹⁴⁰ Гельфанд 2015, 43.
¹⁴¹ Гельфанд 2015, 211, 217, 218.
¹⁴² Когда русских 4 января 1945 года оттеснили назад, «местный национальный совет» заманил одного из них в ловушку, жестоко убил, повесил тело у дороги в деревню и повесил на шею табличку с надписью, что всех предателей ждёт такая участь.
¹⁴³ Граф Паль Сечсен из Мёра и его жена Алиса Эстергази были известны своей антигерманской и леворадикальной оппозиционной позицией. Они с нетерпением ждали прихода русских, которых приняли с энтузиазмом, но первые из местных были казнены, включая их (Меран 2002, 17; Полгар 2007, 15).
¹⁴⁴ Категорию мести в контексте насилия русских солдат вводила также Андреа Петё (Pető 1999).
¹⁴⁵ Гельфанд 2015, 140.
¹⁴⁶ Гельфанд 2015, 80, 85, 98.
¹⁴⁷ Гельфанд 2015, 105.
¹⁴⁸ Гельфанд 2015, 70.
¹⁴⁹ Pető 1999; Mózessy 2002; Mózessy 2004; Dubina 2015, 444; Алексиевич 2015, 317.

В этом отношении выделяются два идеологических аспекта. Первый показывает, что русские офицеры знали — венгры не перешли на русскую сторону, что объяснялось невозможностью быть хозяевами собственного положения после немецкой оккупации.¹⁵⁰ Второй аспект касается проблемы сексуального насилия в Венгрии. Хотя легко найти примеры сексуального насилия, совершаемого русскими и в «дружественных» странах с переходной экономикой. Когда солдаты Красной Армии прибыли в Венгрию, они вошли на территорию, которая фактически по закону считалась страной-врагом, что объясняет уровень сексуального насилия, хотя он был значительно ниже, чем на немецких территориях.¹⁵¹

Появилась ещё одна идеологическая категория, которую я условно называю смешанной (немецко-русской) идеологией. Повторный анализ примеров показал, что речь идёт о парадоксальной ситуации. С одной стороны, сталинская идеология победы¹⁵² во время войны смешивается с сталинской идеологией до и после войны¹⁵³ в судьбах некоторых людей; жертвы предвоенных репрессий и офицеры, пережившие немецкий плен, после войны снова оказывались в ГУЛАГе до смерти Сталина.¹⁵⁴ Другой пример — русский офицер, влюбившийся в немку и выразивший намерение жениться на ней.¹⁵⁵ Наконец, следует отметить, что на ранних этапах войны русские солдаты уважали немецких военных за высокую дисциплину и организованность,¹⁵⁶ поскольку немецкая армия была профессиональной.

Изначально государственная идеология поощряла вооружённое сопротивление, боевые действия и защиту родины. Родина, или Рогина, — это сложное понятие, наполненное эмоциями, охватывающее целую философию с сильным символическим содержанием, которое могло быть мобилизовано на идеологическом уровне.¹⁵⁷ Например, немецкому солдату не было позволено умереть лицом к русской земле, так как он, как чужак, был приведён на неё с целью победы.¹⁵⁸ Русский мужчина имел право соприкоснуться с землёй благодаря своей русской матери.¹⁵⁹ После Сталинграда центральное место Родины уступило победе, которая стала мощной риторической силой.¹⁶⁰ Это создало опасную ситуацию для местного населения, не знакомого с противоречиями и ограничениями — всё можно было и нужно было сделать ради победы.

Идеологические элементы и личные мотивы смешивались, что в совокупности, особенно при вступлении на территорию противника, создавало атмосферу эйфории.¹⁶¹

¹⁵⁰ Гельфанд 2015, 331.
¹⁵¹ Горелик. Венгрия занимает промежуточное положение между странами, перешедшими на другую сторону, и Германией в этом отношении. О масштабах цифр ориентировочные данные содержатся в исследованиях Андреи Петё 1999 и 2015 годов.
¹⁵² Алексиевич 2015, 123, 229, 267, 285; Гельфанд 2015, 464, 595.
¹⁵³ Алексиевич 2015, 54–55.
¹⁵⁴ Алексиевич 2015, 139, 313–314.
¹⁵⁵ Алексиевич 2015, 318.
¹⁵⁶ Гельфанд 2015, 90, 101–102, 605; Алексиевич 2015, 195.
¹⁵⁷ Дубина 2015, 443; Алексиевич 2015, 65, 74, 180, 303.
¹⁵⁸ Гельфанд 2015, 193.
¹⁵⁹ Алексиевич 2015, 74, 180.
¹⁶⁰ Алексиевич 2015, 123, 229, 267, 285; Гельфанд 2015, 464.
¹⁶¹ Гельфанд 2015, 90.

Перед русскими солдатами стояла одна цель: победить, добраться до Берлина, увидеть врага, ощутить страдания неприятельского народа на его земле и унизить его.¹⁶² Они, по понятным причинам, были потрясены и разгневаны, когда время от времени замечали признаки нормальной жизни на немецкой земле,¹⁶³ например, женщин, пьющих кофе за столом во дворе, в то время как сами они маршировали, обливаясь кровью,¹⁶⁴ или когда целые общины — старики, женщины и дети — жили в страхе перед русскими.¹⁶⁵ Они хотели видеть страдания врага¹⁶⁶ — и некому было видеть их собственные страдания. В этих контрпримерах возникают исходные мотивы: «Но тогда какой во всём этом смысл?!»¹⁶⁷

Государственная идеология смешивалась с личными мотивами. Хотя концепция ненависти формировалась на идеологическом уровне, например, проявлялась в презрении к пленным немецким солдатам,¹⁶⁸ многие другие элементы были наполнены личными мотивами.¹⁶⁹ Многие солдаты имели родственников, также воюющих в Красной Армии, или близких, живущих на оккупированных территориях и в зонах боевых действий. Смерть членов семьи и близких затрагивала каждого лично, и эти личные мотивы порождали жажду мести.¹⁷⁰

Читая дневник Гельфанда, я ожидал, что он даст представление о зарождении, росте и эскалации личных мотивов, а также о переплетении государственной идеологии и личных побуждений. Гельфанда можно считать графоманом: он ежедневно активно переписывался с семьёй и вел дневник переписки. Члены его семьи бежали с фронта, а одна из тёток пережила блокаду Ленинграда.¹⁷¹ Возможно, из-за еврейского происхождения своевременный побег был для них вопросом выживания, поэтому мы не слышим о потерях близких в период 1941–1946 годов. Высокий уровень индивидуализма Гельфанда и тот факт, что ему пришлось пройти войну в одиночестве, не позволяли ему долго оплакивать погибших товарищей и потенциальных подруг.¹⁷²

Таким образом, можно сделать вывод, что ни один из наиболее подробных саморефлексивных документов не даёт полного представления о конфигурации личностных мотивов. В дневнике создаётся ощущение, что личные мотивы возвращаются на идеологический уровень, и в конечном итоге именно идеологические соображения доминируют в вопросах мотивации, связанных с противником.¹⁷³ С другой стороны, изучение дневника Гельфанда не позволяет исключить существование солдат Красной Армии, которые не имели решающей личной мотивации к мести, основанной на реальных событиях.

¹⁶² Алексиевич 2015, 272–273.
¹⁶³ Алексиевич 2015, 319.
¹⁶⁴ Алексиевич 2015, 321. Обыдно (’стыд’) — соответствующий русский термин.
¹⁶⁵ Алексиевич 2015, 317.
¹⁶⁶ Алексиевич 2015, 30, 319.
¹⁶⁷ Алексиевич 2015, 329.
¹⁶⁸ Алексиевич 2015, 28; Гельфанд 2015, 245.
¹⁶⁹ Алексиевич 2015, 77, 78, 79, 131, 134, 148, 161, 273, 276–277.
¹⁷⁰ Алексиевич 2015, 130, 158–159, 329.
¹⁷¹ У некоторых членов семьи Гельфанда были родные на территориях, занятых немцами, никто из них не выжил. Гельфанд 2015, 621.
¹⁷² Гельфанд 2015, 215.
¹⁷³ Его еврейская этническая идентичность активируется на уровне личных мотиваций. В то время как на уровне абстракций у него проявляется явно антигерманская идеология, на уровне личности можно наблюдать антирусские черты, связанные с антисемитизмом.

Другие источники, такие как идеология и личная мотивация в случае с Алексеевич, переплетаются и на практическом уровне. Один из собеседников Алексеевич сообщил, что хранил официальную телеграмму, извещавшую о героической гибели отца, и газетную статью, призывавшую к совместной мести до взятия Берлина,¹⁷⁴ которые вместе служили личной и идеологической основой войны (и мести), его правам.

Если Алексеевич сначала строит другой миф — женский, в котором женщины будто бы играют роль лишь на заднем плане, — то позже она уточняет этот образ: спустя некоторое время женщины поняли, что не могут присутствовать на Пути человека на фронте. Поскольку окончание войны откладывалось,¹⁷⁵ они не могли спокойно играть мужские роли в долгосрочной перспективе, не умели и не хотели больше отодвигать свою женственность на второй план.¹⁷⁶ Но это была опасная игра, поскольку, будучи женщинами, они не были интересны обществу, им не давали ни голоса, ни пространства.

«Война не может быть женской».¹⁷⁷ Мужской мир женщин, находящихся на войне, окружён множеством норм и табу: нельзя было влюбляться,¹⁷⁸ нельзя было вспоминать и думать о детстве,¹⁷⁹ баловстве,¹⁸⁰ ласке, детях вообще.¹⁸¹ Из Алексеевич можно сделать вывод, что женский мир чувств, отличающийся от мужского, также обращает внимание на границу между мужским и женским через фобии. Для преодоления некоторых из этих фобий требовалась мобилизация идеологий и личных мотивов, например, для убийства.¹⁸² Преодоление этой задачи для женщин было почти сверхчеловеческим. Об этом свидетельствует и факт, что после войны женщины часто чувствовали себя виноватыми за свои действия во время войны; например, одному из них приходилось каждый день смотреть в глаза своей слабоумной дочери, болезнь которой он связывал с убийством.¹⁸³ В его интерпретации женщина не должна была убивать, потому что тогда удача, необходимая для рождения здорового ребёнка, от неё отвернулась бы.¹⁸⁴ В целом судьба женщины, воевавшей на фронте, решалась обществом. Также известно о женщине, которая после войны не могла есть мясо, поскольку оно напоминало ей тела павших солдат.¹⁸⁵

¹⁷⁴ Алексиевич 2015, 131, 268.
¹⁷⁵ Сначала существовала широко распространённая вера в скорое завершение войны.
¹⁷⁶ Алексиевич 2015, 220.
¹⁷⁷ Алексиевич 2015, 121.
¹⁷⁸ Алексиевич 2015, 259.
¹⁷⁹ Алексиевич 2015, 233.
¹⁸⁰ Алексиевич 2015, 239.
¹⁸¹ Алексиевич 2015, 299, 303, 305.
¹⁸² Алексиевич 2015, 43.
¹⁸³ Девочка думала, что слушает сказку от матери, когда та рассказывала о своих переживаниях во время войны.
¹⁸⁴ Алексиевич 2015, 268.
¹⁸⁵ Алексиевич 2015, 338.

Другой не смог пойти в лес после войны, поскольку ему пришлось преодолевать фобию в экстремальной ситуации войны, но он не сумел сделать это в повседневной жизни.¹⁸⁶ Было и ещё одно чувство, которое необходимо было преодолеть на войне — страдание. Они не могли вынести мысли о том, как смогут жить дальше, если увидят смерть и страдания близких родственников, поэтому родственники воевали в отдельных отрядах.¹⁸⁷

Хотя Алексеевич строит женский миф вокруг термина «фронтовая баба» (женщина, воюющая на фронте), в современной российской прессе существует другой дискурс, центральным понятием которого является ППЖ — походно-полевая жена (случайная жена во время войны). Всё, что мы узнали от Алексеевич о нормах, табу и подавлении эмоций, относится к теме «фронтовой малышки», к чему можно добавить, что для женщин было особенно важно сохранить целостность тела в сравнении с мужчинами.¹⁸⁸ Другой дискурс, возникающий в России, кажется, подрывает попытки Алексеевич представить женщин, сражающихся на фронте, в положительном свете.

¹⁸⁶ Алексиевич 2015, 78.
¹⁸⁷ Алексиевич 2015, 171. Было исключением, если муж и жена сражались вместе (Гельфанд 2015, 171). См. также феномен ППЖ.
¹⁸⁸ Алексиевич 2015, 50, 65, 176, 214; Гельфанд 2015, 685. Косвенный пример можно найти у Гельфанда, когда одна из потенциальных подруг трагически погибает во время немецкой бомбардировки, и два оставшихся части тела — нога и почка — кладутся рядом в могилу (Алексиевич 2015, 109–110).

Не случайно оба лагеря используют в своих аргументах разную терминологию. Хотя Алексеевич является детищем фронта, другой лагерь строит свою речь вокруг термина ППЖ — походно-полевая жена. По мнению последнего, это было частью стратегии Сталина по мобилизации всех имеющихся ресурсов ради победы. Они сознательно использовали патриотические чувства молодых мужчин и женщин, которые, что интересно, подпитывались сталинской государственной идеологией. В условиях всё более затяжной военной суеты необходимо было обеспечить нормальную жизнь офицеров, а поскольку это был вопиющий случай,ⁱ⁸⁹ дочери солдат-срочников становились любовницами офицеров. Таким образом, речь идёт не о том, что им не приходилось жить в условиях особой опасности, поскольку офицеры не находились непосредственно на передовой.

За заслуги перед Отечеством филатовские дочери были удостоены высоких государственных наград.¹⁹⁰ Правда, во время войны они часто оказывались брошенными любовницами. После войны ППЖ подвергались общественному осуждению за своё поведение,¹⁹¹ большинство из них были оставлены на произвол судьбы,¹⁹² и только в исключительных случаях им разрешалось стать законными женами офицеров во время или после войны.¹⁹³

Между этими двумя подходами существует очень узкий проход. Если быть внимательными, мы увидим, что даже героини Алексеевич выражали мнение, что в их решении идти на фронт важную роль сыграл факт, что большая часть жизни мужчин прошла там.¹⁹⁴ У нас создаётся ощущение, что для многих из этих женщин любовь занимала центральное место (в виде табу или личных эмоций) во время войны.¹⁹⁵ Некоторые из них имели смелость предположить, что во время войны многие были любовницами своих командиров.¹⁹⁶

Гельфанд находился в Германии до ноября 1946 года, что дало ему возможность предоставить дополнительные данные о положении и восприятии русских женщин в Германии. В его дневнике говорится, что русская женщина была более востребована среди русских солдат, как в качестве любовницы, так и возможной будущей жены, чем немка. В связи с этим Алексеевич делает вывод, что русский офицер не одобрялся, если влюблялся в немку. Влюблённость в немецкого мужчину и брак в таких случаях категорически запрещались.¹⁹⁷

Кроме того, Гельфанд отмечает, что женщины, живущие в условиях оккупации,¹⁹⁸ автоматически относились согласно социальным нормам, применимым к ППЖ, и не рассматривались как потенциальные жёны.¹⁹⁹ Подводя итог, можно сказать, что причина всей ситуации состояла в том, что в Красной Армии не функционировала система публичных домов, а положение офицеров нормализовалось через институт ППЖ.

¹⁸⁹ Гельфанд 2015, 272.
¹⁹⁰ Верт 2013.
¹⁹¹ Кобилянский; Алексиевич 2015, 339.
¹⁹² Тодоровский 1983.
¹⁹³ Верт 2013.
¹⁹⁴ Алексиевич 2015, 206.
¹⁹⁵ Алексиевич 2015, 59, 137, 161, 192, 262, 265, 267, 340.
¹⁹⁶ Алексиевич 2015, 255–256, единственный открыто признанный случай ППЖ у Алексиевич, все остальные примеры её интервьюируемые описывали через категорию «фронтовая баба».
¹⁹⁷ Алексиевич 2015, 318.
¹⁹⁸ Фильм «Бабье царство», на который уже указывал Дубина (Дубина 2015, 446), подробно описывает механизм судьбы женщин в деревенском русском обществе после войны в условиях оккупации (Салтыков 1967).
¹⁹⁹ Гельфанд 2015, 542.

Однако и в этом отношении положение частных лиц нельзя считать урегулированным. Известен пример, когда вечера двух девушек, сражавшихся в одном отряде, были полностью распределены между ними, и каждый день они спали с разными членами отряда.²⁰⁰ В целом не хватало девушек-добровольцев, которых можно было распределить (и оставить на произвол судьбы) в Красной Армии. Именно поэтому я обратил внимание на местное население.²⁰¹

После массовой насильственной акции, не пощадившей даже несовершеннолетних, солдатам-мужчинам было стыдно за свои действия перед российскими солдатами-женщинами.²⁰² Последние также время от времени становились свидетелями этих действий и высмеивали страдания местных женщин, о чем позже, столкнувшись с судьбой ППЖ — назначенной им обществом после войны, — уже сожалели и сочувствовали своим соотечественницам.²⁰³ Наконец, следует отметить, что хотя интерпретация внутренних понятий «фронтовой ребёнок» и ППЖ имеет фундаментальное значение и чрезвычайно полезна для понимания сексуального насилия, мы должны признать, что не можем получить полностью ясную картину этого феномена. Ситуация сложна тем, что каждый случай уникален, существует сам по себе или замалчивается, а каждый человек, каждая пострадавшая сторона высказывается по-своему или хранит молчание.²⁰⁴

Собирайте трофеи

В подразделениях Красной Армии было принято, что после каждого победного боя в вновь занятых населённых пунктах офицеры предоставляли солдатам три дня свободного грабежа.²⁰⁵ То же самое произошло в Чакваре и Делвертеше. Употребление алкоголя, изнасилования, вандализм и коллекционирование имущества были частью этого свободного грабежа.²⁰⁶ Сбор предметов иностранного происхождения восходит к Сталинграду, и этот феномен связан с нехваткой оборудования и материалов.²⁰⁷ В дальнейшем эти ценные предметы можно было относительно легко обменять на еду в зависимости от ситуации.²⁰⁸ Такое накопительное поведение становилось всё более выраженным по мере войны.²⁰⁹ Для этих целей не исключалось использование собственного денежного вознаграждения.²¹⁰

²⁰⁰ Горелик.
²⁰¹ Гельфанд 2015, 262.
²⁰² Алексиевич 2015, 80.
²⁰³ Алексиевич 2015, 318.
²⁰⁴ Все женщины.
²⁰⁵ Дельвертеш пять раз переходил из рук в руки с 26 декабря 1944 по 16 марта 1945 года. См. также упоминание о свободном мародерстве в Ungváry 2005, 282.
²⁰⁶ Жалобы местного населения в этих случаях не учитывались.
²⁰⁷ Гельфанд 2015, 80, 97; официально действовали так называемые «трофейные бригады» не только во время войны, но и в период поддержания российского контроля, например, на оккупированных немецких территориях, которые занимались сбором трофеев для улучшения снабжения армейских групп (Гельфанд 2015, 715, 728). Следует отметить, что немецкие солдаты также собирали предметы по заказу своих родственников во время кампании в России (Гельфанд 2015, 691).
²⁰⁸ Гельфанд 2015, 215–216, 218, 224, 247.
²⁰⁹ Гельфанд 2015, 268, 403, 407–408, 457–458, 478, 495, 512, 538, 552, 563.
²¹⁰ Гельфанд 2015, 423.

В дальнейшем это всё в большей мере формировало основу обменно-деловых отношений, благодаря которым русские люди получали возможность приобщиться к чужой культуре и ощутить вкус более высокого уровня жизни.²¹¹ Российские солдаты прекрасно понимали ценность этих предметов, которые имели огромное значение после возвращения домой в Советский Союз.²¹²

Следует отметить ещё один важный элемент, сыгравший роль в конфигурации сцен насилия. Разница между немецким и русским уровнем жизни²¹³ в целом шокировала солдат освободительной армии и побуждала их не только собирать трофеи и воровать иностранное имущество, но и уничтожать его.²¹⁴ ²¹⁵ ²¹⁶ Значительную роль в этом сыграло чрезмерное употребление алкоголя россиянами,²¹⁷ о чём поступало немало сообщений из Венгрии. Например, в Чакваре накануне прихода русских представители рода Эстерхази уничтожили весь обнаруженный в замке алкоголь, включая вина более чем столетней выдержки в количестве гектолитров, чтобы предотвратить чрезмерные разрушения.²¹⁸ Несмотря на предпринятые меры предосторожности, местное население было шокировано грабежами и разрушениями, совершаемыми русскими, а также их жестоким и непредсказуемым поведением.²¹⁹

Проблема массового насилия над несовершеннолетними

У Алексеевич присутствуют обе темы,²²⁰ хотя ни одна из них не была подчеркнута в первом издании из-за цензурных ограничений. В её тексте возникает и мотив насилия партизан над русским населением.²²¹ Подобное явление наблюдается и у русского солдата с интеллектуальным происхождением, который участвовал в изнасиловании, но впоследствии смотрел на себя с отчуждением, не понимая, как мог совершить такой поступок.²²²

Изнасилование несовершеннолетних связано с тем, что в данном месте и в данное время не хватало взрослых женщин²²³ для удовлетворения сексуальных потребностей российских солдат.

²¹¹ Гельфанд 2015, 513–514, 537, 555, 722.
²¹² Гельфанд 2015, 572–573, 574–575, 575–576; Алексиевич 2015, 193.
²¹³ Алексиевич 2015, 212–213; также о некультурности (Anonyma 2006, 88–89, 106, 150, 174, 180, 185, 223, 227, 243, 245, 264), об отсутствии абстрактного языка: Anonyma 2006, 104; различиях в сексуальной культуре: Anonyma 2006, 245.
²¹⁴ См. также Ungváry 2005, 285.
²¹⁵ Культурные различия: Anonyma 2006, 227; Гельфанд 2015, 724.
²¹⁶ Алексиевич 2015, 319; Гельфанд 2015, 407–408; Мозеши 2002; Мозеши 2004.
²¹⁷ Anonyma 2006, 108, 209, 298.
²¹⁸ Польц 2013, 65–66. См. также Ungváry 2005, 285.
²¹⁹ Польц 2013, 130.
²²⁰ Массовое: Алексиевич 2015, 30, 318; Anonyma 2006, 69, 195, 198, 227, 237, 267; Гельфанд 2015, 414, 440–441; в ущерб несовершеннолетним: Anonyma 2006, 66, 217–218; Гельфанд 2015, 440–441.
²²¹ Алексиевич 2015, 33.
²²² Алексиевич 2015, 30.
²²³ Горелик.

Ему также приходит в голову,²²⁴ что изнасилование, которое он пережил, было компенсировано пожертвованием еды.²²⁵ Гельфанд непосредственно не участвовал в массовых изнасилованиях, но был осведомлён об этом — ему рассказывали сами пострадавшие немки.²²⁶ Он не считал свой индивидуальный подход к польским и немецким женщинам жестоким.²²⁷

Автор книги «Женщина в Берлине», как и Ален Польч, описывает собственный опыт и интерпретирует аналогичный опыт других. В лучшем случае обе они были возмущены не столько поведением русских солдат, сколько бесчувственностью остальных очевидцев, которые, чтобы спастись, бросали их в жертву русским.²²⁸

Синтез: полукровка

Изнасилование и молчание (Délvértes). В этом регионе Ален Польч сообщает о событиях в Чакваре,²²⁹ а один из графов Мерана упоминает о травмирующих событиях, произошедших в доме главного лесничего в Замолии, когда русские пришли к ним.²³⁰ ²³¹ Прямых сведений о событиях в Каполнапусте у нас нет. Там были ликвидированы все мужчины старше пятнадцати лет. Мы имеем лишь косвенные намёки на то, что происходило с женщинами в то время.

Память о Второй мировой войне до сих пор жива в деревне Дельвертес. Местные жители проводят праздники, читают лекции и открывают памятники. Они либо участвуют в этих мероприятиях с полным согласием, либо наблюдают за происходящим со смешанными чувствами. Некоторые темы обсуждаются, в то время как другие остаются табу. У каждого своя (семейная) история об этой эпохе, и упоминания тех или иных событий могут возникать во время семейных встреч (например, при зарезании свиньи или сборе урожая) или даже в общественных местах (например, в ожидании мобильного телефона или при покупке хлеба), однако, скорее всего, никто не начнёт рассказывать свои истории, пока не удостоверится в составе аудитории, сможет ли непосвящённый (например, не близкий родственник, посторонний человек) присутствовать при беседе.²³² Чтобы стать полноценным членом такой аудитории, нужно знать происхождение, этническую, религиозную принадлежность и мотивы других её участников.

²²⁴ Гельфанд 2015, 482–483, 572–573.
²²⁵ Алексиевич 2015, 318; Anonyma 2008, 82, 131, 133, 141, 171, 182, 187, 207, 216, 218, 229, 246, 269, 297; Алексиевич 2015, 318.
²²⁶ Гельфанд 2015, 414, 440–441.
²²⁷ Гельфанд 2015, 440–441.
²²⁸ Anonyma 2006, 72, 95; Польц 2013, 127.
²²⁹ Польц 2013.
²³⁰ 27 декабря 1944 года.
²³¹ Меран 2006, 21–22.
²³² Интересно также проанализировать, в каких ситуациях возможно делать записи, а в каких это запрещено. Предварительные полевые исследования указывают на повышенную осторожность в отношении живых свидетелей, не являющихся членами семьи, которую часто не снимает даже повторная запись.

Недавно наблюдавшийся феномен заключается в том, что некоторые люди записывают свой военный опыт на магнитофон или ведут дневники, обрабатывая воспоминания, что открывает возможность глубже понять процессы запоминания и восприятия. Даже здесь заметно, что, пока они сознательно избегают письменного обсуждения табуированных тем (включая сексуальное насилие), они могут размышлять о них вживую, публично, в подходящей, восприимчивой и понимающей аудитории. Это свидетельствует о том, что глубина и моральные соображения публичного и приватного общения не являются стереотипными: произнесение чего-либо на магнитофон или видеокамеру и запись в дневнике затрагивают сходные нравственные аспекты. В то время как деликатная тема в публичной живой речи становится неуместной при высокой степени морального рассмотрения, свидетель избегает повторного переживания инцидента в дневнике, но размышляет об этом в устной форме, например, что «было ужасно слышать, как другого насилуют»; в среде свидетелей формируется сочувствие пострадавшему, тогда как среди непосвящённых слушателей акцент делается на абстрактном суждении о поведении советских солдат: «это были животные, а не люди».

События того времени привели не только к изоляции, но и к неожиданным встречам. Помимо общих тенденций, связанных с войной и фронтом, наблюдаются местные особенности. Вертеш с его густыми лесами, многоэтнической историей и соседством немецких и венгерских деревень продолжает выступать особой коммуникационной площадкой, где строго разделённые территории могли время от времени вступать в контакт, когда члены советской «партизанской»²³³ заставы, представляющей силы противника, и деревенские венгерские военные беглецы месяцами жили вместе в охотничьем домике. В противном случае жизнеспособные системы взаимоотношений могли быть временно нарушены, например, когда соседние поселения оказывались в изоляции из-за фронта, а отсутствие информации приводило к трагедиям или депопуляции целых населённых пунктов (Каполнапушта). Что значит жить вместе, не зная и не имея возможности узнать, с кем именно живёшь? Единственное, что известно — у каждого, как и у нас, есть свои тайны. Тайны часто формируются внутри семьи, между поколениями.²³⁴ Со смертью старших членов семьи они навсегда остаются неразрешёнными, узнать их уже невозможно, и спросить не у кого. Возникающие подозрения относительно кровных предков могут причинить глубокие страдания и напряжённость даже среди самых близких родственников.

Бывает, что муж и жена не говорят правду, а лишь намекают на своё существование в сложных ситуациях, рассказывая друг другу здесь и там. Местную культуру объединяет умение слушать. Каждый, кто желает стать полноправным членом общества, должен научиться слушать.²³⁵ Наконец, необходимо отметить, что касательно структуры советского насилия в деревне нам известны как массовые случаи насилия, так и случаи насилия в отношении несовершеннолетних. Следует подчеркнуть, что воспоминания об отношениях с Советами не сводятся исключительно к описанию жестокости. Кроме того, известны факты насилия не только со стороны советских, но и немецких и венгерских солдат, зачастую заканчивавшиеся убийствами (в случае немецких солдат — массовыми и местами институционализированными, по аналогии с вышеупомянутым корейским примером), которые, если возможно, до сих пор остаются окутанными ещё большей тайной и практически забыты. В заключение стоит обратить внимание на типичную для региона роль леса, который создавал возможность для совершения непубличных (скрытых) актов сексуального насилия, мотив которого играл решающую роль в индивидуальной истории.

Устная история (Délvértes). Значение темы молчания усиливается тем обстоятельством, что лишь в редких случаях можно найти прямые отчёты, особенно от жертв, о насилии со стороны Советов, и не существует общей истины или общепринятого исторического консенсуса — существуют лишь рамки. Каждый рассказ формируется в соответствии с текущими политическими и личными интересами рассказчика, характерными для данной эпохи. Потомки аристократов, поздние партийные функционеры, бывшие фольксбундисты, бывшие стрелки, потомки кулаков, многодетные бедняки или обездоленные — все они имеют разные мотивы. Нравственные посылы возможных рассказов не терпят несдержанности и бесхарактерности, а последующая жестокая (добровольная) месть высоко ценится и по сей день. Проявления защиты, на которую надеялись, в частности, со стороны упомянутого российского офицера, можно увидеть в том, что советский офицер регулярно спал с родственницей, которая со временем проявляла готовность к этому, что означало практическую защиту и питание для других членов семьи, живущих вместе с ней в одном помещении²³⁶ в течение нескольких месяцев. Никто не осуждал эту самоотверженную женщину, напротив, на протяжении всей её жизни она пользовалась молчаливым уважением со стороны свидетелей.

Сексуальность ассоциировалась с близостью в повседневной деревенской жизни. Понятно, что необходимость помогать при ежедневных публичных изнасилованиях наносила глубокий ущерб людям. Они действительно не знали, как с этим справиться и не имели возможности помочь пострадавшим. Беспомощность, тот факт, что они невольно становились пассивными свидетелями и жертвами преступлений, до сих пор вызывает сильные эмоциональные переживания. Не только изнасилование, но и, возможно, сопровождавшее его убийство происходили публично.

Известен случай, когда советский солдат изнасиловал женщину на глазах у более чем двадцати жителей села, а после того, как офицеру сообщили об этом, тот просто застрелил солдата при свидетелях, оставив жителей деревни перед, казалось бы, неразрешимой проблемой — что делать с телом. Публичную акцию пришлось скрыть, замолчать.²³⁷ Исключительно внутри узкой семьи, живущей вместе, такие истории, непубличные даже для мужа и жены, иногда прорываются в периодических серьёзных дискуссиях, выражаясь фразой: «ты был бы отличным парнем, если бы русские не отобрали тебя у тебя».

По всей видимости, самоубийство²³⁸ становилось приемлемым выбором в подобных безвыходных ситуациях. Когда девочки спросили мать, как им поступить, они уже не могли больше терпеть серию насилий со стороны русских солдат, и мать посоветовала им прыгнуть в колодец. Одна из девочек попыталась это сделать, но бдительность членов семьи предотвратила трагедию. После войны местным женщинам официально была предоставлена возможность делать аборт на случай нежеланной беременности, но не все осмеливались этим воспользоваться: «он скорее приготовил бы себе стейк с коматозной женщиной», — а некоторые и вовсе не хотели: «русский был таким красивым, красивым мужчиной-офицером».

Непростая судьба ждала «русских» детей, рождённых в результате насилия. В наших беседах матери старались обходить обстоятельства зачатия детей. От отцовского и (материнского) родства²³⁹ зависела дальнейшая судьба этих детей: в то время как некоторые отцы считали естественным принять ситуацию, другие не могли этого сделать. Решением проблемы становились бездетные родственные пары, которые даже соглашались покинуть сообщество, чтобы не провоцировать волнений своим присутствием. Допросы отцов некоторых детей стали возможны лишь недавно. Тема остаётся чрезвычайно деликатной. Поиски утешения нередко подрывают покой в семье, а сомнения влияют на отношения между её членами. В целом страх до сих пор окружает эту тему. Вместе с тем можно услышать и голоса²⁴⁰, утверждающие, что трагедии, постигшие членов сообщества, следует рассматривать как события, затрагивающие всех, от которых нельзя (сознательно) защититься; это была лишь вопросом удачи, если кто-то — хотя бы в своём рассказе — смог спастись, и страдальцы общества должны проявлять к нему сострадание.

²³⁷ Хореография случая в Дельвертеше сильно напоминает сюжет фильма Ша́ра Ша́ндора «Обвинение» (1996): при виде насилия один из членов семьи убивает советского солдата, его товарищ убегает, крестьяне не могут хорошо скрыть труп, советские офицеры мстят и выставляют девушек на расправу солдатам.
²³⁸ Пётё Андреа также ссылалась на самоубийство как на возможность в контексте насилия со стороны советских солдат (Pető 1999).
²³⁹ От того, насколько он любил свою жену.
²⁴⁰ В интерпретациях потомков бывших кулаков.

Культура слушания²⁴¹

Для Алексеевич не только женщины были обречены на молчание, пропитанное страхом, навязываемым обществом. Советские офицеры, как правило, не могли вернуться из плена, так как перед пленением они давали обет покончить с жизнью собственными руками. Им приходилось искать возможность совершить самоубийство, чтобы избежать допросов. Поэтому она с подозрением относилась к офицерам, вернувшимся из немецкого плена.

Государство и, конечно, общество играли здесь ключевую роль.

Большинство таких офицеров после окончания войны были отправлены в ГУЛАГ и освобождены лишь в 1953 году, после смерти Сталина. Понятно, что многие из них предпочли до конца жизни хранить молчание о пережитом во время войны.

Роман Павла Завады «Естественный свет» может служить своеобразным образцом культуры молчания. В одной из сцен на двух с половиной страницах показан диалог, иллюстрирующий невозможность общения между братом и сестрой²⁴². Их две точки зрения почти непримиримы, что выражается в коммуникативном молчании. Хотя с научной точки зрения трансформация мыслей персонажей через внутренний монолог спорна, в данном литературном приёме, отражающем безмолвие диалога, кроется более глубокий смысл.

Сексуальные переживания дочерей были крайне сложны для восприятия в условиях венгерской деревни²⁴³. Так же, как и мучительный опыт изнасилования русскими солдатами, который было трудно разделить с человеком, чья задача заключалась в защите чести сестры²⁴⁴. Эта особенность произведений Завады заставляет задуматься. Опыт мужского и женского миров разделяли немногие, поскольку его трудно было примирить с семейными и социальными связями, традиционными нормами общения и поведения. Как отмечает Алексеевич, «война не имеет ни женского запаха, ни лица, ни голоса»²⁴⁵.

Мы можем ретроспективно интерпретировать это так, что и в Южной Эстонии осознают, что этот аспект войны породил культуру молчания. В нынешней ситуации она проявляется не только как иерархическое отношение, описанное Спивак и Харауэй, но и как обобщённая норма речи для групп, занимающих верхние ступени иерархии (например, мужчин из Акры, служивших в Красной Армии). Существуют проблемы, такие как массовое насилие и насилие над несовершеннолетними во время войны, о которых страдальцы, свидетели и участники молчат. Свидетели сохраняют молчание. Исключения составляют лишь немногие случаи,

²³⁷ Хореография случая в Дельвертеше сильно напоминает сюжет фильма Ша́ра Ша́ндора «Обвинение» (1996): при виде насилия один из членов семьи убивает советского солдата, его товарищ убегает, крестьяне не могут хорошо скрыть труп, советские офицеры мстят и выставляют девушек на расправу солдатам.
²³⁸ Пётё Андреа также ссылалась на самоубийство как на возможность в контексте насилия со стороны советских солдат (Pető 1999).
²³⁹ От того, насколько он любил свою жену.
²⁴⁰ В интерпретациях потомков бывших кулаков.

²⁴⁶ И их собственная судьба могла улучшиться.
²⁴⁷ Советское/российское, немецкое и венгерское общества. Обзор истории немецких исследований сексуального насилия представила Дубина: Dubina 2015.
²⁴⁸ В книге «Женщина в Берлине» жена передаёт дневники мужу после его возвращения с фронта. Муж предпочитает уйти, не в силах принять правду жизни жены, которая, пока он воевал в России, была любовницей советских офицеров (Anonyma 2006, 305–307).
²⁴⁹ Немецкое (Anonyma 2006; Vekszler–Volcsek 2010) и австрийское (Pető 1999) общества и общественные науки вовремя подняли и поддерживают эту тему.
²⁵⁰ Как отмечает также Дубина: Dubina 2015, 447.
²⁵¹ Социальная, политическая и экологическая [среда].

Литература и источники