28.   Одесса — русский Марсель?

Составителем и редактором сборника «Одесса: жизнь в оккупации. 1941-1944» является Олег Витальевич Будницкий — авторитетный советский и российский историк, доктор исторических наук, директор Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и её последствий, профессор Высшей школы экономики, член Европейской академии. Им же написана и вступительная статья, в которой он делает обзор текстов трех авторов, помещенных в этом сборнике, приводит наиболее важные выдержки и комментирует их, что помогает читателю ориентироваться в массе фактов, отделить субъективное от объективного. Поместить в этой главе все три текста конечно, невозможно, хотя они крайне интересны, пересказывать их — тоже неблагодарная задача, поэтому позволю себе воспользоваться обзором этих статей, который сделан самим Олегом Будницким, конечно, в сокращенном варианте.

«Нельзя сказать, что в работах советских историков история Одессы в период оккупации тотально фальсифицировалась. Проблема, однако, заключалась в том, что реалистично в основном показывая то, что было общего в оккупационном режиме и жизни в оккупации в Одессе по сравнению с другими городами, они игнорировали (да в условиях жесткого идеологического контроля и не могли поступать иначе) одесские особенности. В работах советских историков жители Одессы, во-первых, представали некой единой массой (за исключением отдельных отщепенцев), во-вторых, вели себя так, как должны были вести себя советские люди. Между тем, как показала оккупация, «советскость» многих из них была внешней, и при первой возможности была отброшена. Во всяком случае, многие из них «духовно» разлагались весьма охотно. Иначе трудно представить, как могли выжить многочисленные развлекательные заведения, с поразительной быстротой возникшие в городе.  В постсоветский период публикуется ряд статей, в которых, преимущественно на материалах оккупационной печати, освещаются различные аспекты жизни города в 1941-1944 гг.

Среди источников о жизни в оккупации чрезвычайно важны источники личного происхождения: ведь официальные документы отражают далеко не все и редко передают, образно выражаясь, вкус, цвет и запах времени. Особенно важны воспоминания, создававшиеся по относительно свежим следам событий, на авторов которых   успела повлиять та или иная сложившаяся традиция. Ряд текстов, посвященных жизни в оккупации, были написаны эмигрантами послевоенной, так называемой второй волны. Следует иметь в виду, что они остались за границей или ушли за границу вместе с отступающими немецкими или румынскими войсками в силу неприятия советской власти (многие — в силу сложившихся обстоятельств). Следует также иметь в виду, что немалое число эмигрантов второй волны сотрудничало в той или иной степени с оккупантами. Эти обстоятельства надлежит учитывать и не принимать все сведения, приводящиеся в созданных ими текстах за чистую монету. Впрочем, это относится к любым источникам личного происхождения».

К личным источникам относятся, конечно, и дневники, которые вели одесситы после начала войны, в дни её обороны и в годы оккупации. В предыдущих главах, посвященных началу войны, я уже цитировал их, поэтому крайне интересно продолжить знакомство с их записями, сделанными уже в период оккупации. Дневники в этот период продолжили вести Адриан Оржеховский, Владимир Швец и школьник Юрий Суходольский. Абсолютные разные по возрасту, профессии и по своим жизненным взглядам.

Адриан Оржеховский

11 января 1942 года. «Сегодня знаменательный у нас день: открытие нашего магазина. Вечером подсчитали выручку, которая показала 132 руб. Для первого дебюта это вполне хорошо. С таким капиталом, как у нас, больше и ожидать нельзя. Завтра будет у нас и молоко. Публика валом валит, одни как всегда критикуют, а меньшее число покупает.  Наш магазин очень чистенький, имеет весьма опрятный вид. Для большей торжественности повесили икону Николая Чудотворца. Словом, всё честь честью.

Наряду с нашим событием, имеющим радостные надежды в будущем, как мы надеемся. Как раз сегодня произошла ужасная драма для всего Одесского еврейства. Сегодня ранним утром был расклеен приказ о выселении поголовно всех евреев из Одессы на Слободку, где для них устроено гетто. Отчаянию их нет границ, ведь негде спать, холод, к довершению пошёл снег. Никто ничего не знает где и как он будет жить, большинство составляет женщины, дети и старики. Словом, картина неописуемая, трудно всю эту драму передать. Какое счастье сейчас не быть евреем».

12 января. Сегодня поистине день страшного суда для всех евреев. Уже с раннего утра, шести часов, потянулись длинные вереницы на Слободку. У нас во дворе всё время раздавался вопль и плачь детей. По всем улицам тянулись эти несчастные длинной вереницей пешком, со своим грузом, на маленьких санках, еле плетущихся старух, стариков и детей по довольно глубокому снегу. Видел двух старух, древних совершенно обессиленных, лежавших прямо на снегу, не имея сил подняться. Занят по горло в магазине целый день, нет времени даже пообедать, но, конечно, это совсем не плохо, лучше, чем быть сейчас гонимым».

Владимир Швец

24 марта1942

«Бывают столкновения с румынами. Например, когда вернувшиеся из тюрьмы евреи упросили румын, чтобы их впустили в их квартиры, то немецкий офицер избил румынского офицера. Произошла свалка и вызывали полицию. Отец в ответ рассказал, что якобы в их заводском дворе одна женщина прятала в сарае евреев. Как-то пошла им покупать еду. Оставшийся четырехлетний ребенок проговорился об этом румынам. Их схватили, но один еврей убил ногой этого ребенка. Женщину и евреев тут же расстреляли».

 4 июня. «Приезжавший позавчера в Одессу Антонеску отдал распоряжение артистам оперы выплатить двойной оклад. По словам Юры, Савченко, который сейчас болеет после аварии с машиной, будет иметь 600 марок».

Юрий Суходольский

27 сентября.1942 … «В 5 часов утра были в Одессе. Добрались пешим порядком. Ну, конечно, встречи, лобзания… Подали заявления в индустриальный техникум… Буду бесплатно учиться. Вообще же плата 200 марок в год. Марки тут зовут рублями. Продуктов тьма… Страшнейшая радость. Пребывание с отцом и товарищами. Рад очень. Все — божественно. Но все-таки что-то не то. Жалко смотреть на разбитые дома. И вообще…»

14 октября

«…В Одессе, что и говорить, — жизнь налажена. Городской голова господин Герман Пынтя на открытии Университета сказал, что жизнь в Одессе лучше, чем в каком-либо другом городе Западной Европы. Действительно, на базаре прямо что-то удивительное: колбасы, мясо, масла, фрукты и все прочее, конечно, все страшно дорого, но все-таки. Учебные заведения функционируют, трамваи ходят. В городе на каждом шагу «бодега» (небольшие подвальчики, где продавалось вино и нехитрая закуска), пестрят вывески, комиссионные магазины, по улицам ходят нарядные дамы (сильно накрашенные), румыны и немцы. Попадаются разрушенные здания — обком, банк, 116-я школа, телефонная станция, пушкинский домик, дома по Дерибасовской, Ришельевской и др. Много. Некоторые разрушены до основания от удара мин на парашюте… Но часть домов уже отстраиваются, открываются новые магазины, мальчишки бегают, рекламируя «Одесскую газету», «Одессу», «Мир», «Смех», «Колокол», «Детский листок», «Неделю». Газеты и журналы далеко не все хорошие. Какого-то сплетническо-холуйского направления. Завтра открытие сезона в оперном театре — «Борис Годунов». Папа поет…»

Владимир Швец

16 октября1942

«Сегодня празднуется годовщина занятия Одессы. Много шума и музыки. Много речей, уверений, молитв. По улицам встречаются собиратели «пожертвований». В консерватории был молебен…»

Юрий Суходольский

16 октября1942 «Сегодня в Одессе праздник -годовщина освобождения города от «ига большевизма» и т.п. В церкви на Пушкинской улице молебен. Весь город украшен национальными флагами держав Оси. Приказано вывешивать с балконов ковры… По улицам ходят люди с кружками, продают флажки в пользу бедных».

18 октября «Были сегодня с отцом в цирке на боксе — по пропускам, которые достал Игорь. Интересно. Бились 7 пар. Самый интересный был бой между румыном из Кишинева и одним одесситом. Одессит буквально не дал опомниться румыну и так его избил, что тот совсем ошалел и не сопротивлялся. В цирке стоял дикий вой, победителя целовали. Румын подает в суд, и делу еще, как видно, придана «окраска» …»

Владимир Швец

17 февраля 1943 «На углу Дерибасовской и Ришельевской румыны роют пулеметные гнезда. Но жизнь по-прежнему в Одессе оживленная. В консерватории прошел концерт, посвященный Моцарту, прошел вяло».

Адриан Оржеховский

21 февраля 1943. «На фронте, вот уже два месяца, красные, собрав огромные силы, пошли в наступление и без перерыва, волна за волной, день и ночь со страшной стихийной силой нажимают на немцев, которые за последнее короткое время, а в особенности за эти несколько дней потеряли огромное пространство, отступив почти по всему фронту, а особенно на Украине, сдав Сталинград и ряд других городов вплоть до Харькова. Болтают, что румыны в Сталинграде изменили и три дивизии сдались, обнажив на широком фронте брешь, куда хлынули советские войска. В Германии объявлена тотальная мобилизация. Что будет дальше — посмотрим. У меня настроение подавленное».

Владимир Швец

11 мая 1943. «Утром был в Университете на итальянском. Но потом меня так знобило и болел зуб, что раньше времени ушел с лекции домой. Мне рассказывали причины выселения крестьян: они якобы спрятали высадившийся советский десант и не хотели выдать его. На Сахарном заводе в Одессе несколько раз разбрасывали прокламации, и румыны обещали расстрелять каждого пятого. Тоже происходило в Университете. Там поймали педагога, занимавшегося этим. Его так били, что «чуть кишки не вылезли».

14 октября. «Был в Университете… Моя работа по переложению Симфонии для фортепиано подвигается. Погода отвратительная, сырость и дождь. Но это очень хорошо, ибо срывается эта наглая комедия торжеств по случаю 2-летия пребывания варваров в Одессе. Усиленно говорят, что город перейдет к немцам. Но все это уже мало трогает. Кроме наихудшего, ожидать нечего. Вечером был в театре Вронского».

26 сентября. «Сообщено об эвакуации Анапы и Смоленска. Целый день переписывал Симфонию. В Вознесенске партизаны взорвали мост через Буг и немецкий эшелон должен был возвратиться. Солдаты пешком пошли другим путем. В Одессе есть подпольная организация, в которой принимают участие и слепые. Вечером был у Галины Георгиевны. Она нагадала мне дальнюю дорогу. Но этого не может быть! Я все-таки спрячусь при отступлении немцев…»

10 ноября1943. «Был на лекции в Университете. Вечером с отцом пришел недавно приехавший с фронта, бывший директор завода румын Ауде. Он ночевал у нас и много рассказывал. Он был под Сталинградом. Там его взяли в плен, а потом отправили восвояси. Он знает, что под Одессой легло 200 тысяч румын. Под Крымом и Сталинградом — 700 тысяч. Теперь в Румынии даже не встретишь ни молодого человека, ни даже пожилого. Остались одни бабы и калеки. Он говорил много такого, что подняло мои надежды на благополучный исход всего…»

Адриан Оржеховский

25 декабря 1943. «Все воюющие стороны уверены в победе, конечно, кричат потому, чтобы подбодрить свой народ и легче погнать на фронт, умирать за их приукрашенные идеи. Словом, все ещё очень сильны, все имеют неисчерпаемый запас дураков, военного материала и времени, а потому, война может продлиться ещё два Рождества. А мы с Тосей одиноки. Я пишу эти строки, а она читает «Новое слово», статью «Одесса и одесситы», где корреспондент описывает жизнь и обилие всего у нас. И действительно такого благополучия, пожалуй, во всей Европе нет. Всё есть. В нашем, например, магазине полное изобилие. Литров 400 вина, водка, ликёр, колбасы — всего полно. Базары полны белым прекрасным хлебом и всё- таки, несмотря на такое изобилие, очень многие ждут не дождутся красных, не понимая того, что на следующий же день не достанешь куска хлеба…»

Владимир Швец

14 марта 1944. «Был в Консерватории. В связи с неуспехами немцев всюду опять паника. Говорят, о сдаче Николаева, Херсона и Очакова. Местным избранным немцам дан приказ до четверга приготовиться к эвакуации. Жорж в библиотеке как помешанный набросился на Александру Николаевну за то, что она, якобы, паникерша. Он считает, что наступление большевиков — газетная утка, что через три дня все увидят, как все переменится. «Все идет, как я сказал, я ничего не боюсь, даже если бы они завоевали бы всю Европу. Одессы им не взять!» — говорил Жорж. Над ним все хохотали».

Андриан Оржеховский

25 марта1944. «Суббота, пять часов. Настроение отвратительное. Каждый день встаю в 11-12 ч. дня. Голова полна глупейших мыслей. Полный паралич воли, стремление к чему-либо и вообще к полезной деятельности. Что делать. Надо открыть магазин и нет никакого желания. Да и собственно нечем торговать. Попытаюсь открыть в понедельник. Многие уезжают, Одесса снова пустеет, как в еврейский погром. Почти все магазины закрыты. На рынке снова цены поднялись. Что-то будет…В Германии объявлена тотальная война. У нас же, в Одессе, началась паника и население бросилось раскупать продукты, крестьяне же прекратили подвоз. Таким образом, создался продовольственный кризис и базар пуст. Цены на всё возросли невероятные. Наш магазин за два дня опустел, и мы остались без товара, только с кучей бумажек, на которые нельзя ничего купить. Что будет дальше — посмотрим. У меня настроение подавленное».

26 марта «Сижу при лампе, пью чай и пишу эти строки. Ходил в город. Одесса снова умерла, как было при первом приходе румын, с той только разницей, что сейчас немцы, а румын очень мало, все эвакуируются. Улицы пусты, народу не видно, только одни немецкие грузовики, полные разным хламом, и то сегодня их значительно меньше, чем третьего дня. Говорят, что в порту уже закладывают мины, чтобы при отступлении всё взорвать. Беженцы утверждают, что немцы при отходе выгонят всё население из города. Судьба нам готовит второй еврейский исход».

7 апреля. «Одиннадцать часов утра. Благовещенье. Погода снова плохая, моросит. Грязь. До сего момента тихо. Изредка слышны взрывы. Тося пошла в церковь. Снился мне Веня маленьким. Где-то он. Наверное, если жив, следит за продвижением Красной Армии к Одессе. Да и остальные трое. Ведь ещё Одесса осталась, как крупный центр, не взята. Но часы ея уже сочтены».

Юрий Суходольский

10 апреля1944 «Итак! Одесса занята русскими. День полон впечатлений. Запишу кратко. Узнав о том, что в городе красные (утром, часов в 7), мы с папой пошли на Преображенскую и увидели первых красноармейцев (офицер в зеленой фуражке) …»

Причины, по которым авторы этих дневниковых записей, остались в Одессе и пробыли там все 2,5 года оккупации, различны.

Адриан Оржеховский, натерпевшийся в 20-годы от большевиков, как мелкий частник, лишенный избирательных, прав, озлобленный на советскую власть, остался в Одессе осознанно, полагая, что фашисты скинут большевиков, и он уже не должен будет работать красильщиком на фабрике, а откроет, как и в былые времена, небольшой магазинчик.

Владимир Швец, студент консерватории, талантливый музыкант, полностью поглощённый музыкой, не интересующийся политикой и полагавший, что сможет остаться вне её даже с приходом немцев.

Юрий Суходольский, школьник, комсомолец, приехавший на каникулы в Одессу и не успевший её покинуть.

Было бы несправедливо упрекать их в коллаборационизме, в каком-либо пособничестве оккупантам. Они, как и многие другие одесситы, просто выживали и, в основном выживали неплохо, приняв установленные оккупантами правила этого выживания, закрыв или прикрыв глаза на творящиеся вокруг них ужасы.  Никто из них после освобождения ни в чем не был обвинен и никакого наказания не понес.

Адриан Оржеховский по иронии судьбы после войны работал в одесской Совпартшколе, правда в качестве ночного сторожа и тихо умер в 1960 году.

Владимир Швец закончил в 1946 году консерваторию, вел активную композиторскую деятельность, был успешным и любимым своими учениками учителем в одесской школе им. Столярского, написал ряд книг по теории музыки и умер в 1991 году.

Юрий Суходольский сразу после освобождения Одессы ушел на фронт и через несколько месяцев, 6 ноября 1944 года погиб на окраине венгерской деревушке недалеко от озера Балатон.

Подобные дневниковые заметки интересны своей абсолютной искренностью, эмоциональной открытостью и частными, но важными деталями, однако общей и полноценной картины жизни в оккупированной Одессе они не дают. Поэтому вернёмся к вступительной статье и обзору трех публикаций о жизни оккупированной Одессы, сделанными Олегом Витальевичем Будницким.

«Несколько дней спустя, «в одно чудесное весеннее утро» в Одессу выехал корреспондент Би-Би-Си Александр Верт. Он был одним из первых корреспондентов и, несомненно, первым иностранным журналистом, побывавшим в «русском Марселе» после освобождения.

Двадцать лет спустя Верт опубликует лучшую книгу о войне на

восточном фронте — «Россия в войне 1941-1945». Через год ее переведут на русский язык и издадут в нумерованном количестве экземпляров «для служебного пользования». В 1967 году перевод книги Верта в существенно урезанном виде выпустят для всех. Книга будет мгновенно распродана и станет предметом вожделений, интересующихся историей Великой Отечественной войны и библиофилов. Между тем, в книге Верта, среди удаленных цензурой мест, содержатся любопытные сведения и наблюдения, относящиеся к настроениям и нравам жителей города, только что вновь ставшего советским. Эта глава так и называется: «Одесса: личные впечатления». Русский был для Верта таким же родным языком, как английский.»

«Мы подъезжали к Одессе уже в сумерках, и по мере нашего приближения к Черному морю местность становилась все холмистее, и то тут, то там были заметны следы боев. Повсюду вдоль дороги валялось множество трупов лошадей, а здесь, на этих оголенных ветрами холмах на побережье Черного моря, мы опять видели конские трупы, воронки от бомб, а время от времени и трупы людей. И, вот мы уже в Одессе, на улицах которой чувствовался едкий смрад пожарищ. Одесса была погружена в непроглядную тьму. Немцы, которые на протяжении последних двух недель хозяйничали в городе, взорвали в нем перед уходом все электростанции; и, что было еще хуже, город остался без воды, если не считать небольших ее количеств, которые давали артезианские колодцы. В гостинице «Бристоль», где мы остановились, для умывания выдавалась бутылка воды в день.

Гостиницу обслуживали рабочий или биндюжник, с хриплым голосом и резким, неприятным смехом, и его помощник — жуликоватого вида старикашка с седой бородкой. Оба обычно стояли на тротуаре перед гостиницей и следили за одетыми в легкие платья одесскими девушками, проходившими мимо группками в четыре-пять человек. Они отпускали по адресу девушек непристойные замечания, а жуликоватого вида старикашка рассказывал при этом разные анекдоты».

О не слишком стойком поведении немалого числа одесских женщин откровенно говорили и собеседницы сотрудников академической Комиссии по истории Великой Отечественной, записавших в июне-июле1944 г. интервью с более чем полусотней одесситов, переживших оккупацию. Круг опрошенных был разнообразен: от художественного руководителя Одесского театра оперы и балета, щедро финансировавшегося оккупантами, до скрывавшихся в катакомбах партизан. Библиотекарь О.П. Иванова рассказывала:

«Румыны входили во двор и говорили: «Я хочу любить». Надо сказать, что отдельные женщины здорово пользовались этим. Они делали из этого источник существования. Жили с румынами направо и налево. Доход был порядочный, потому что румыны любили красть и умели красть… и сносили все краденое той женщине, с которой они жили».

Правда, она не склонна была огульно обвинять всех женщин, нашедших себе «покровителей» среди румын: «У нас долго, чуть ли не полгода, не было хлеба. Хлеб имели только румыны военные. Женщин покупали за кусок хлеба. Трудно обвинять женщин…».

Как ни удивительно, но публичные дома открывались еще буквально за месяц до освобождения города. 11марта1944 г. юный одессит Юра Суходольский записал в дневнике: «Интересное дело. В одном доме №2 по Сретенскому пер. открыли публичный дом, — висит красный фонарь. Весь город уже это знает и оживленно беседует об этом».

Румынский оккупационный режим заметно отличался от немецкого: «Пока шансы держав «оси» на победу казались благоприятными, румыны намеревались превратить Одессу во второй, только более веселый и беззаботный Бухарест. И дело заключалось не только в том, что они открыли здесь рестораны, магазины и игорные притоны, и что Антонеску торжественно появлялся в бывшей царской ложе Одесской оперы, — здесь была предпринята также серьезная попытка убедить население города, что оно является и останется частью населения «Великой Румынии».

В отличие от того, что делали в оккупированных городах немцы, румыны не закрыли ни университета, ни школ. Школьников заставляли изучать румынский язык, а студентов предупредили, что, если они в течение года не научатся говорить по-румынски, их исключат из университета. Одна особенность отличала Одессу от городов, оккупированных немцами: Одесса была полна молодежи. Это была счастливая случайность: румыны считали Транснистрию составной частью своей страны, а ее жителей — будущими румынскими гражданами. Потому-то подавляющее большинство одесских юношей и девушек не были угнаны ни в Германию, ни в какое-либо другое место. Не призывали молодых одесситов и в румынскую армию, поскольку, с точки зрения румын, на них абсолютно нельзя было положиться

Об отличиях румынского оккупационного режима от немецкого

рассуждал летом 1944 г. в разговоре с сотрудником академической комиссии по истории Великой Отечественной войны начальник областного управления НКГБ полковник Д.Е. Либин: «Тут было определенное заигрывание с населением, в частности, с научной интеллигенцией, с которой они очень крепко заигрывали. Кое-кому они установили второй оклад жалованья, сделали скидку на квартиру. Кое-кого прикармливали различными пайками, устраивали экскурсии в Румынию в виде поощрения».

Некоторые из видных ученых приняли участие в работе созданного румынами Антикоммунистического института, в том числе наиболее титулованный из них — член-корреспондент АН СССР астроном К.Д. Покровский. Среди сотрудничавших с Антикоммунистическим институтом были известный филолог-классик и театровед Б.В. Варнеке, филолог В.Ф. Лазурский, некогда живший в доме Л.Н. Толстого в качестве воспитателя его детей.

По наблюдениям Верта, в первые дни после освобождения Одесса сохраняла множество следов румынской оккупации:

«Все еще красовались объявления лотошных клубов и кабаре, вывески с написанным на них по-румынски словом «Бодега» и обрывки воззвания на румынском, немецком и русском языках (но не на украинском). Театральные афиши сообщали о музыкальных спектаклях в «Театрул де опера ши балет» … В Одессе имелось также много других развлечений, даже симфонический оркестр германских ВВС дал здесь концерт и исполнял Неоконченную симфонию Шуберта, Скрипичный концерт Бетховена и Пятую симфонию Чайковского.

Существовало здесь и несколько пошивочных ателье и множество других мелких мастерских, чьи владельцы теперь исчезли. Свободное предпринимательство всевозможного рода, как видно, вовсю процветало в Одессе при румынах. Румыны были спекулянтами, и половина одесского населения, а может быть и больше, тоже занималась спекуляцией. Разве не были спекуляция и предпринимательство в крови у каждого одессита? Румынские генералы возили из Бухареста целыми чемоданами дамское белье и чулки и заставляли своих ординарцев продавать все это на рынке. Даже и сейчас еще на рынке можно было купить много различных мелочей — немецкие карандаши, венгерские и немецкие сигареты, и даже флаконы духов, а также чулки, правда, последние уже становились редкостью и продавались только из-под полы. Милиция зорко следила за подобного рода торговлей, и одесситы на рынке выглядели несколько притихшими».

Лейтенант Советской армии Владимир Гельфанд вошел в Одессу в день ее освобождения. Во время войны он тоже вел дневниковые записи. Вот, что записал 11 и 12 апреля: «В одном из домов недалеко от станции Одесса-сортировочная застал траур и слезы. Посреди комнаты лежал женский труп. Голова мертвой женщины была перевязана и вокруг нее стояла лужа крови. Девяностолетняя старуха-мать, молодой муж и стая детишек навзрыд плакали над трупом. В последние дни своего пребывания в Одессе оккупанты запретили местному населению показываться на улице с наступлением темноты. Хозяйка выглянула из дверей собственного дома, и была хладнокровно застрелена на пороге немецким солдатом».

Гельфанда поразила красота Одессы, костел, собор и, конечно,

оперный театр. Он вошел внутрь, где импровизированную экскурсию проводил какой-то военный, причем среди посетителей лейтенант заметил генералов. А у входа в театр митинговали артисты. «Это было трогательно и радостно. Артисты были готовы дать спектакль для Красной армии на следующий день». Гельфанд сожалел, что он должен отправиться догонять свою часть. Он, конечно, не подозревал, что ряды артистов существенно поредели: все ведущие балерины отправились вслед за оккупантами, некоторые артистки — вместе со своими покровителями, румынскими старшими офицерами. Всего уехало 17 солистов балета. После освобождения города художественный руководитель одесского оперного театра профессор В.А. Селявин писал в записке, озаглавленной «Сведения о деятельности румын в Одесском оперном театре во время оккупации», составленной, видимо, по требованию Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков: «Нищие духом, бедные знаниями и отставшие от русского театра румыны жадно впились в театр, желая показать, каким храмом искусства они завладели».

По словам Селявина, коллектив тянул «тяжелое ярмо», «питаясь одним хлебом, так как заработная плата длительное время не выдавалась. Все работники чувствовали себя, как в концлагере за колючей проволокой». Селявин лукавил, т.к. театр открылся уже через день после захвата Одессы оккупантами — 18 октября 1941 г. Возможно, поначалу артисты и в самом деле питались одним хлебом, хотя и это вызывает серьезные сомнения, но уже в июне 1944 года Селявин сообщил сотруднику академической Комиссии по истории Великой Отечественной войны нечто иное:

«Материальные условия у них (звезд театра) были блестящие.

Они получали губернаторский паек в губернаторском магазине. Этот паек делился тоже на несколько категорий. Первый паек: пять кило сахару, пять кило масла, еще что-то. Жалованье труппе было щедрое. Больше всех получал Савченко — 2250 марок (сахар был 20 марок). Средняя ставка в хоре 400 марок, но было и 500 и 600. Ведущие артисты меньше 600 не получали. Жалованье всей труппе в месяц составляло 39 тысяч. Театр дважды посещал Антонеску. Каждый визит диктатора сопровождался выдачей месячного оклада всем сотрудникам театра без исключения».

Свидетельства британского и советского журналистов, заставших последние отблески одесского «экономического чуда», или по крайней мере слышавших свежие воспоминания одесситов о нем, подтверждают реалистичность воспоминаний об Одессе корреспондента берлинского «Нового слова» Николая Февра. который побывал в Одессе в ноябре-декабре 1943 года. Его поразили как изобилие одесского рынка, так и расцвет культурной жизни.

«Знаменитый одесский Привоз кипел жизнью. Магазины, подводы и масса оживленных людей» придавали ему вид ярмарки:

по сторонам видны горы разнообразных товаров. Тут и сало, сложенное ярусами, окорока, колбасы, копченая рыба, бесконечные корзины с виноградом и яблоками, а на улице — живая птица и поросята с камнем, привязанным к ноге, чтобы не убежали от хозяина. На человека, хорошо знакомого в то время с полуголодной жизнью большинства европейских городов, одесский рынок производил ошеломляющее впечатление не только своим обилием, но и непонятными вначале причинами последнего».

Однако самым сильным было, пожалуй, первое впечатление Февра: «Столб, заклеенный разного рода плакатами и объявлениями: И чего тут только нет. «Борис Годунов» и «Пиковая дама» в опере,“Лебединое озеро» и «Корсар» в балете, «Воскресение» — в театре Василия Вронского, «Лизистрата» — в Музыкальной комедии, «Запорожец за Дунаем» — в Современном театре, «Розмари» — в Оперетте, «Красная шапочка»- в Детском театре. Какими-то потрясающими номерами пестрит афиша городского цирка, а соседний плакат приглашает на футбольный матч сборной Одессы против сборной Бухареста. Огромная лента, обвивающая весь столб, извещает о том, что в ближайшее воскресенье в Александровском парке состоится народное гулянье с музыкой, лотереей, выступлениями артистов и прочими атрибутами. Еще несколько афиш об отдельных концертах и, прочтя все это, начинаешь верить, что все это пир во время чумы. Но, нет. Под большими плакатами читаю маленькие объявления: «Куплю щенка от шпица», «Исправляю почерка в течение месяца», и, наконец, — «Беспружинный бандаж системы Виктора Фишера. Удобен днем и ночью. Полезен тем, кто страдает от кашля.» Нет, это не пир во время чумы. Во время чумы почерка не исправляют, шпицев не покупают, а беспружинным бандажом не интересуются, даже в том случае, если он помогает страдающим от кашля».

Надо отметить, что воспоминания берлинского корреспондента об изобилии одесского Привоза в годы оккупации слово в слово совпадают с записями в дневнике, сделанными в то же время комсомольцем и патриотом Юрой Суходольским, помещенными в этой главе выше.

Когда я читал про изобилие на рынке во время оккупации Одессы, или о том, что одесский театр уже через пару дней после занятия города румынами и немцами открыл свои двери и продолжил свою работу, предлагая восторженным зрителям свои лучшие постановки, то невольно искал для себя объяснение этим фактам, которые категорически не укладывались в моем сознании и противоречили тому, что я знал о жизни в других советских городах, захваченных немцами. Очевидно, объяснял я сам себе, румыны, считая одесскую область и саму Одессу, уже территорией Транснистрии, поощряли там развитие сельского хозяйства, урожаи там всегда были хорошие, рынки стали наполняться, и одесситам не пришлось голодать, как в других советских захваченных городах, что избавило их от мучений и страданий, и, слава богу, думал я. То, что одесситы могли пойти в театр, послушать там оперу и хорошую музыку, позволяло отвлечься им от переживаний, страха и горестей, ненадолго забыться, сберечь свои душевные силы. Ну, а то, что рядом с ними сидели румынские, а часто и немецкие офицеры, это, как и оккупация, от них самих не зависело. То, что университет, консерватория и другие учебные заведения продолжили работать, давало возможность молодежи, которая осталась в городе, не потерять несколько лет жизни, не быть угнанными в Румынию, и получить образование и успешно работать потом на благо их советской Родины после Победы, которую они все же ждали, думал я.

Но на этом мои попытки объяснить самому себе эти неожиданные факты из жизни одесситов в период оккупации моей любимой Одессы закончились, т.к. то, о чем еще написали журналисты в своих воспоминаниях, объяснить было уже трудно.

К своему большому и искреннему удивлению я выяснил, что помимо куска хлеба с маслом и возможности жизненные горести компенсировать музыкальными переживаниями, Одесса предлагала, а большинство одесситов с удовольствием и даже с жадностью пользовалось массой других повседневных радостей и удобств, которые делали их жизнь в высшей степени приятной и комфортной. Понятно, что всё это изобилие продуктов, поражающее впечатление, и разнообразие предлагаемых услуг могло возникнуть только при условии экономического роста, развитии промышленности и, что очень важно, при востребованности этих возможностей населением. Долгие годы об экономической жизни Одессы в годы оккупации ничего не писалось либо писалось в духе того же профессора С.А. Вольского, книгу которого «Очерки по истории Одессы в годы Великой Отечественной войны» удалось отыскать Олегу Будницкому. Вот, что он писал: «Экономическая жизнь Одессы пришла в полный упадок. Порт фактически бездействовал. Стояли фабрики и заводы, за исключением нескольких предприятий пищевой промышленности. Зато процветала спекуляция, которую оккупационные власти широко поощряли, как «частную предпринимательскую инициативу». Свора хищников-спекулянтов, нахлынувшая в Одессу из Румынии, открыла различные торговые заведения, в которых распродавала награбленное государственное добро и личное имущество трудящихся. Замерла культурная жизнь города … Полный крах потерпела также попытка врага духовно разлагать советских людей при помощи фашистской лживой пропаганды, продажной печати, кино, радио, театральной балаганщины. Население с отвращением и презрением бойкотировало все так называемые культурные мероприятия гитлеровцев».

Как и в его предыдущей цитате из статьи о положении Одессы в начале оккупации, так и в этом опусе профессор, мягко говоря, искажает факты с точностью до наоборот.

Александр Даллин, известный американский историк, в своей книге «Захваченные территории СССР под контролем нацистов» рисует совсем другую картину. Он называет период румынской оккупации «новым нэпом». «Подавляющее большинство предприятий, как и в период нэпа, открывалось в сфере услуг. Это были закусочные, рестораны, бани, прачечные, парикмахерские, гостиницы, кинозалы, варьете. Что касается производства, то, во-первых, большая его часть находилась под контролем оккупационных властей, во-вторых, для того, чтобы открыть фабрику требовался значительный капитал, который было неоткуда взять, и, в-третьих, специальные навыки, которых тоже не было у большинства новых предпринимателей. По мнению Даллина, новые предприятия удовлетворяли спрос на комфортный, «буржуазный» стиль жизни и стремление к «нормальности».

О размахе предпринимательской активности свидетельствует число заявок на открытие новых предприятий. К 30 июня 1942 г. городскими властями было выдано 3536 лицензии на торговлю и 926 – на открытие предприятий. Уже в начале 1942 г. в Одессе было зарегистрировано 1500 частных магазинов, а в начале 1943 г. эта цифра достигла почти 6 тысяч. По другим данным, в период с 1 ноября 1941 по 1 августа 1942 года румынскими властями было выдано 5282 разрешения на открытие частных предприятий, в том числе ресторанов, кафе, столовых и закусочных  продовольственных магазинов, булочных и кондитерских, пекарен, универсальных, комиссионных и галантерейных магазинов, магазинов стройматериалов, мыловарен, различных мастерских, в том числе топливных, кожевенных, часовых, авторемонтных, слесарно-механических и кузнечных, столярных, портняжных, сапожных и  музыкальных. Особой популярностью у новых предпринимателей пользовались парикмахерские: поступили заявки на открытие 1251 заведения такого рода.

В отличие от немецких оккупантов, стремившихся к деиндустриализации захваченных территорий, румыны, считавшие оккупированные территории «своими», сразу же приступили к восстановлению промышленности и добились в этом, несмотря на почти полную эвакуацию промышленных предприятий, определенных успехов. Через год после захвата румынами Одессы промышленность, в основном обрабатывающая, была восстановлена по разным видам от 60 до 90%.

Из приведенных данных видно, что хозяйственные румыны очень рачительно отнеслись к попавшему к ним в руки «богатству». «Не пропадать же добру», — думали они, и после истребления евреев начали активно обустраивать свою жизнь не только в Одессе, но и на всей территории Транснистрии, осуществляя заветную цель румынских националистов — создание «Великой Румынии».

Вернемся к сборнику и впечатлениям очевидцев той «райской» жизни, которая чудным образом возникла в Одессе.

Открывает сборник мемуарный очерк Н.М. Февра «Транснистрия. Одесса в годы Второй мировой войны». Николай Михайлович Февр был довольно известным журналистом, происходившим из эмигрантских «детей». В 1941 году его как журналиста пригласили в берлинскую газету «Новое слово». Будучи корреспондентом этой газеты, он несколько раз бывал на оккупированных территориях СССР. В третью командировку в декабре 1943 года он большую часть времени провел в Одессе, результатом чего стал цикл статей в «Новом слове». Статьи носили явно нацистский оттенок и не скрывали антисемитских настроений автора, от которых он впоследствии всячески открещивался, но его впечатления от обстановки в Одессе, безусловно, представляют интерес.

«…Шум и гомон толпы оглушают, а шустрые одесские мальчишки вскакивают на подножку пролетки и наперебой предлагают спички, папиросы и зажигалки. На человека, хорошо знакомого в то время с полуголодной жизнью большинства европейских городов, одесский рынок производил ошеломляюще впечатление не только своим обилием, но и непонятными вначале причинами последнего.

Именно на этом базаре один крестьянин, приехавший сюда из голодного Николаева, простояв некоторое время в восторженном оцепенении, вдруг — еще раз осмотревшись по сторонам — снял с себя шапку, перекрестился и воскликнул: — «Господи! … Ну, ей-богу, как при царе!»

Выезжаем на Преображенскую улицу. День уже вступил в свои

права. На улице много людей, спешащих по своим делам. Резво пробегают переполненные трамваи. Магазины и лавки, — а тут они на каждом шагу, — уже открыли свои двери и полны покупателей.

Проезжаем мимо сквера, разбитого на том месте, где был когда-то снесенный большевиками одесский собор, и сворачиваем на Дерибасовскую. Останавливаю извозчика у газетного киоска, и тут новое изумление. В Одессе оказывается четыре ежедневных русских газеты, два иллюстрированных еженедельника и юмористический журнал. После чахлых еженедельных газеток, виденных мною на территории, оккупированной немцами, — четыре ежедневных одесских газеты говорят о жизни этого города даже больше, чем набитый снедью одесский базар….

…. Одесский день начинается рано. В половине шестого утра гудит сирена. Не грозно-завывающая, а обыкновенная, ровная и мирная. Она не зовет людей в бомбоубежища, а возвещает рабочему люду Одессы, что трудовой день начинается. Через полчаса одесские улицы оживляются кучками спешащих на свои предприятия рабочих. Одесситы, принадлежащие к более спокойным профессиям, могут поспать еще часок. Для многих из них сигналом к пробуждению является одесская радиостанция. Без пяти минут семь из всех бесчисленных громкоговорителей одесских квартир раздается мелодичное пение петуха. Затем нежный голос маленькой девочки читает «Отче наш». После этого начинается музыка. Не надо быть очень сентиментальным человеком для того, чтобы в этом оригинальном начале одесских радиопередач почувствовать нечто радостно-успокаивающее. В восемь часов одесские улицы полны, и жизнь большого

города бьет ключом…

… Однако коммерческие успехи одесситов не ограничивались только «бодего-ресторанным» сектором. В городе появилось много магазинов, торгующих первоклассной мануфактурой, обувью, драгоценностями, а какие-то особо предприимчивые акционеры открыли также универмаг «Лафайет», занимавший целый этаж и снабжавший самыми различными товарами. Правда, цены на все, кроме продуктов питания, были все время очень высокими, но все же значительно уступали ценам на эти товары, существовавшие тогда в других европейских городах. Во всяком случае, если бы какой-нибудь одесский франт, ушедший в небытие в 1916 году, вдруг появился бы снова в Одессе, то он мог бы без всяких карточек и комбинаций заказать себе фрак у портного на Дерибасовской улице, купить в магазине букет цветов, коробку шоколадных конфет и поехать на балетную премьеру в театр. А после театра устроить приятелям, по случаю нового воскресения, банкет в «Лондонской гостинице» с икрой, шампанским и дичью. Это же самое в то же время он мог бы сделать лишь в двух-трех городах Европы. Одесса жила и торговала, и к концу 1943 года по городу уже ходили темные слухи, что в Одессе появились «миллионеры». С некоторыми из подозреваемых капиталистов меня познакомили. Я не спрашивал, правда, сколько у них денег, но, несомненно, это уже были состоятельные люди».

Примеры описаний благополучной жизни Одессы в годы оккупации я мог бы продолжить, в воспоминаниях Верта, Февра, Петерле и Мануйлова им уделено много внимания, но это уже ничего существенного не добавит к тому выводу, который приходится сделать: одесситы, за малым исключением, с готовностью и удовольствием окунулись в неожиданно набежавшую на них волну счастливой жизни, не замечая привкуса крови в её мутной воде. Почему так получилось? Таким же вопросом задался и Февр, автор выше приведенных наблюдений жизни Одессы. Его выводы, несмотря на его определенную ангажированность, достаточно обоснованы, вот что он писал в своих записках:

«Будущий летописец Второй мировой войны и судеб русских областей, попавших в ее водоворот, непременно посвятит несколько страниц завидной судьбе Одессы, столь непохожей на судьбы других русских городов. А каждый побывавший здесь в дни войны с удивлением отыскивает причины этих почти фантастических темпов возрождения одесской жизни.

Причин этих, разумеется, несколько, и только счастливое сочетание их вместе обусловило граничащее с чудом воскресение Одессы из мертвого социалистического ада. Главным двигателем этого воскресения были три слова, великое значение которых жирной чертой подчеркнули дни одесского возрождения. Эти слова: свобода частной инициативы. Новая одесская администрация прекрасно поняла, что главное оружие против страшного наследства, оставленного марксистским опытом, это частная инициатива и всяческое поощрение ее. В первые же дни оккупации из губернаторства и городского управления начал бить живительный источник патентов на открытие всевозможных частных предприятий, магазинов, лавок, ресторанов. Там, где частная инициатива не могла справиться сама, ей навстречу выходили городские власти — ссудами и пособиями. Кроме того, губернаторство и городское управление сами открывали свои кооперативы и лавки. Делалось это, конечно, не без пользы для чиновников этих учреждений, входивших обычно пайщиками в эти предприятия, но это не столь важно. Важно то, что в результат, вся Одесса покрылась сетью различных торговых предприятий.

Чтобы эти производства снабдить нужными товарами и сырьём, румыны начали восстанавливать фабрики и заводы. В этом вопросе главную тяжесть взяли на себя губернаторство и городское управление. Благодаря усилиям в этом направлении, за короткое время почти все одесские фабрики были восстановлены, причем не только производящие все необходимое для жизни, но и те, которые производили, по понятиям военного времени, предметы роскоши, как-то: шоколадные конфеты и металлические закрепки для деловых бумаг. Все это, вместе взятое, сразу же дало импульс одесской торговле, а главное — заставило крестьян с охотой и доверием везти на городские рынки свои продукты, за которые они там получат не только пачку разноцветных бумажек, но и почти все, что может произвести для деревни большой город. Все это не только способствовало снабжению Одессы продуктами питания, но и быстро поставило на ноги крестьянские хозяйства, ожившие после стольких лет систематического грабежа советским государством.

Немалую роль в быстром восстановлении одесской жизни сыграло и то обстоятельство, что румынская администрация Одессы состояла в своем большинстве из бессарабцев, по существу бывших более русскими, нежели румынами. Городской голова Одессы Герман Пынтя и его правая рука Костинеску в прошлом были русскими офицерами императорской армии. Вся новая администрация Одессы была сверху до низу пронизана бессарабцами, не только прекрасно знавшими русский язык, но и отлично понимавшими нужды и чаяния населения. Это привело к тому, что не только горожане, но и приезжие крестьяне охотно общались с новыми властями, встречая там понимание и сочувствие».

Надо добавить, что все «летописцы», не зависимо от своих взглядов и отношению к оккупантам, выделяют фигуру Германа Пынти, наделяя его чертами, резко отличавшими его от других высоких чинов румынской администрации.

Герман Пынтя был опытным администратором, несколько раз занимал пост мэра Кишинева. Он много сделал для восстановления разрушенных в Одессе зданий, городских коммуникаций, электростанций, открытию университета, наведению в городе чистоты и порядка. Его усилия привели к тому, что все одесские музеи были сохранены и защищены от разграбления и вывоза экспонатов в Румынию. В литературе ему иногда приписывают чуть ли не руководство массовыми казнями на улицах Одессы после взрыва здания управления НКВД. Это неверно. Пынтя не был поставлен в известность о готовящейся экзекуции и протестовал против этого, так же как против депортации одесских евреев в письме к Антонеску от 23 октября1941 года. Казни он назвал варварством, «которое мы никогда не будем в состоянии смыть перед цивилизованным миром».

Тем не менее, хотя депортации и убийства продолжались, Пынтя

в отставку не подал. Добавим, что впоследствии Пынтя дважды представал перед судом: сначала советским, потом румынским. И оба раза был оправдан, что было нечастым случаем в отношении сотрудников оккупационной администрации.

В январе 1944 г. в связи с приближением к Одессе войск Красной армии немцы ликвидировали в Одессе румынскую администрацию во главе с Германом Пынтей и ввели в город свои войска.

Вот как завершает свои воспоминания Ян Петерле:

«В марте 1944 года уже начался хаос, и немцы почти без сопротивления со стороны перепуганных румын прибрали управление к своим рукам. Снова на вокзалах битком набивались поезда, с опаской шли они в Румынию через Тирасполь, к которому приближалась советская армия. В городе циркулировали всевозможные слухи, и среди них доминировал тот, что все население должно спокойно ожидать прихода «своих» и что «свои» теперь уже не прежние, они «другие», они несут с собой не репрессии, а новые порядки, потому что война их многому научила и изменила политику. И как многие — даже седовласые — этому искренне верили и радовались. В результате этого в семьях бывали ссоры, раскол: одни решали эвакуироваться, другие хотели остаться, и были случаи, когда тот или другой член семьи сбегал и где-то прятался.

В конце марта Одесса замерла. По ночам на улицах опять стреляли. Базарные будки заколачивались. Кто мог, запасался продуктами. И только для немецких военных шли последние спектакли в опере. Явно росло партизанское движение, куда шла горячая молодежь, а также те элементы, которые готовились сделать «поворот на 180 градусов» и приветствовать цветами Красную армию, надеясь таким путем заслужить «прощение».

С небольшими уличными боями и, по-видимому, без значительных новых разрушений, 9 апреля Одесса из эфемерной «столицы Транснистрии» снова превратилась в советскую «спящую красавицу».

Конечно, было и не мало, в Одессе людей, перед которыми не стоял выбор: бежать вместе с немцами или оставаться, они жили в ожидании конца оккупации и освобождения Одессы. Вот что записала в своем дневнике, который был издан после войны под названием «Жизнь в плену», Екатерина Гажий:

«10/04/44 (5 часов утра).

  Всю ночь грохотали орудия, слышна была канонада. Взрывы громадной силы сотрясали весь дом. Кругом горели заводы, говорят взорвали водопровод. Никто не спал. Всю ночь разговоры, все ждут расправы немцев, видно, что городу пришел конец. Сейчас лежу в кухне на ящике, т.к. уже ни ходить, ни соображать что-либо не могу… Говорят русские в Кремидовке…

(6 часов вечера)

Боже, неужели свершается. Русские в городе. Да, русские солдаты, офицеры… И население осталось… Нас не выгнали, не убили, не разграбили. Пришли наши родные, дорогие действительные освободители. Лежу утром в кухне, слышу, как казаки на улицах стреляют… Страшно… Вдруг вбегает Володя, который вышел поразведать, что делается (было часов 6 утра), лицо у него дергается, сам плачет: «Русские солдаты в городе, я сам видел»… Схожу вниз. На улицах народ кучками стоит у ворот, но все боятся выказать свою радость. Все говорят: «Может быть немцы провоцируют». Но вот к нашему дому подъезжает машина с русскими красноармейцами и офицерами. Сомненья нет. Народ их обнимает, целует, зовет в квартиры, поит, кормит. Целый день в городе царит оживление. Все поздравляют друг друга. В церквах молебны по случаю избавления от «иноплеменных», колокольный звон… Неужели мы выжили? Неужели все ужасы кончились?! Но ведь война не кончилась. И если мы уже пережили, то многим еще придется переживать все эти ужасы. Неужели конец?»

Десятого апреля 1944 года войска 3-го Украинского фронта под командованием генерала армии Родиона Малиновского при поддержке Черноморского флота под командованием адмирала Филиппа Октябрьского полностью освободили Одессу от захватчиков.

За время оккупации города, продолжавшейся девятьсот семь дней, погибли около ста тысяч жителей, семьдесят восемь тысяч человек были угнаны на принудительные работы в Германию. Спасаясь, фашисты почти полностью уничтожили одесский порт, но к счастью не успели взорвать ряд заминированных зданий Одессы, в том числе и Одесский оперный театр.

Завершая эту главу, хочу сказать, что такой удивительный феномен, как благополучная и, в целом, спокойная, жизнь жителей оккупированной Одессы, мог бы случиться не только в этом крупном городе Украины, но и на всей территории этой советской республики, если бы Гитлером и его окружением была бы принята концепция одного из главных идеологов нацизма – Альфреда Розенберга, а не его оппонента Вильгельма Кубе. Эти два высокопоставленных нацистских чиновника были единомышленниками и верными соратниками Гитлера. Единственно, в чем они расходились, так только в планировании судьбы Украины, а точнее её населения, в будущей войне с СССР. Гитлер готовился к войне с СССР, не только наращивая военный и промышленный потенциал, но и разрабатывая подробнейшие базовые концепции завоевания огромной страны. Одной из них было уничтожение славянских народов, либо превращение их в абсолютно бесправных рабов. Она не вызывала никаких возражений у Розенберга, за исключением вопроса о действиях на территории Украины и, в частности, об участи народа, там проживающего. Он считал, что Украина с её плодороднейшими землями, развитым животноводством, прекрасными климатическими условиями, могла бы быть неиссякаемым источником первоклассных продуктов и сырья, а производить их могли бы сами украинцы, настроенные, как он считал, к большевикам и советской власти в своей основе враждебно (что в большой степени было правдой). Особенно антисоветские настроения существовали в западных областях Украины, что ярко проявилось уже в первые дни появления немецких войск в этих областях. Украинские эмигрантские, так же, как и русские организации, находящиеся за рубежом, не оставляли планов возрождения свободной и независимой Украины. Руководители и идеологи украинских националистов, одним из которых был Степан Бандера, видели в нацистской Германии ту силу, которая могла бы свергнуть в России и на Украине власть «жидо-большевиков», что позволило бы им, как они надеялись, вернуться и создать независимое украинское государство. Еще в середине 30-х годов они начали налаживать с нацистскими кругами Германии различные связи и вести активные переговоры о возможном сохранении украинской государственности после победы Германии над СССР, и получали от них обнадеживающие намеки. Одним из переговорщиков со стороны Германии был Розенберг.

В связи с этим, он еще задолго до начала войны был противником массового уничтожения украинского населения и продолжал настаивать на этом даже тогда, когда эта концепция стала превращаться в жуткую реальность в первые же месяцы оккупации Украины. Его категорическим противником в этом «идейно-теоретическом» споре был не менее высокопоставленный нацистский чиновник Альфред Кубе, который считал, что украинцы, как и все «недочеловеки» должны быть уничтожены или сведены до уровня рабочих животных, и никакие соображения об экономической целесообразности в расчет приниматься не должны. Его болезненная идеологическая озверелость, разделяемая Гитлером, возобладала над нацистской прагматичностью Розенберга. Этому противостоянию двух нацистских идеологов, посвящена целая глава в очень интересной книге Александра Даллина «Захваченные территории СССР под контролем нацистов в 1941-1945 годах». Там подробнейшим образом излагаются все их «творческие» споры, аргументы, обоснования и даже экономические расчеты. Но «победил» Кубе и все остальные идеологи превосходства арийской расы, и потому население Украины уничтожалось так же планомерно и с таким же безумным садизмом, как и на других оккупированных областях СССР. Поэтому жизнь Одессы под румынами можно рассматривать только как модель использования «мягкого» оккупационного режима, позволяющего привлекать местное население на свою стороны, при условии его внутренней готовности к этому. Если бы фашисты последовали доктрине Розенберга, а также использовали бы одесский опыт румынской военной администрации, то они, скорее всего, заручились бы в захваченной Украине, особенно в её западных областях, поддержкой той значительной части населения, которая хотела и ждала возможности избавиться от советской власти, а таких людей было очень немало. Думаю, что в этом случае ход войны мог бы быть совсем другим и трудно сказать, сколько бы еще сил и крови пришлось бы пролить советскому народу, чтобы добиться победы над гитлеровской Германией. Но уровень и масштабы фашистской жестокости по отношению к мирному населению были столь велики, что даже та часть населения Украины и Белоруссии, которая с надеждой встречала немецкие войска в первые месяцы оккупации, полагая, что, уничтожив коммунистов и евреев, немцы позволят зажить им спокойной жизнью как в прежние времена, поняла к своему ужасу, что они глубоко ошиблись. Единственным шансом не погибнуть от рук фашистов, либо не попасть в советские лагеря за сотрудничество с оккупантами стал уход в партизанские отряды, которых на Украине и Белоруссии действовало очень много, но, конечно, не эта часть населения составляла костяк этих отрядов. Партизаны действовали очень эффективно, доставляя немцам большие проблемы, особенно за счет диверсий на железной дороге, пуская под откос эшелоны с военной техникой и живой силой, ликвидируя высокопоставленных нацистских военных. В состав этих формирований, насчитывавших в себе многие тысячи партизан, входили и отряды, где большую часть партизан составляли только евреи — беглецы из еврейских гетто или концентрационных лагерей, а также жители небольших городков и местечек, самостоятельно формировавшие группы сопротивления. Одной из причин этого, как это ни парадоксально звучит, были проявления в партизанских отрядах антисемитизма и, как выяснилось гораздо позднее, в перестроечные годы не на пустом месте.

«Осенью 1942 года 1-й секретарь ЦК КП Белоруссии, начальник Центрального штаба партизанского движения, П.К. Пономаренко направил командирам партизанских формирований радиограмму, запрещавшую принимать в отряды людей, бежавших из Минска, якобы потому, что среди них могут оказаться немецкие шпионы. Видимо, не случайно именно под Минском было создано восемь еврейских партизанских отрядов, так как узникам, бежавшим из гетто, вступить в действующие партизанские отряды было проблематично».

Это цитата из книги воспоминаний «Жизнь моя, иль ты приснилась мне», написанная Юлием Айзенштатом, который подростком бежал из гетто, устроенного немцами в белорусском местечке Глуск, добрался до партизанского отряда «Красный Октябрь», располагавшийся в глухих лесах Полесья и несколько лет был, фактически, «сыном отряда партизан», выполняя все поручения, которые давались мальчишке 1930 года рождения: пас коров, отвечал за лошадей, был связным между другими партизанскими группами, доставлял в городки и местечки газету, которую печатали в лесной типографии.

Таких мальчишек, «сыновей полков и партизанских отрядов», было во время войны очень много, но я решил упомянуть в моих записках именно об Юлике Айзенштате, т.к. жизнь свела нас неожиданно с ним в чешском городке Марианские-Лазне, где он со своей женой, и мы с Викой отдыхали в 2017 году. Приветливый и энергичный в свои 87 лет, он уже в первый день нашего знакомства упомянул, что во время войны был в партизанском отряде, многое пережил и испытал, и написал об этом книгу воспоминаний. Мы общались с ним недели полторы и каждый день я засыпал его вопросами о тех годах и событиях, участником которых он был, мне это было крайне интересно. Информация из первых рук, нет ничего ценнее. Нет возможности в этих записках познакомить вас подробно с его рассказами или, тем более, с содержанием этой удивительно книги, читать которую без волнения невозможно, поэтому ограничусь двумя цитатами — первая из предисловия к ней, которую написал американский писатель и журналист Давид Гай.

«Юлий Айзенштат все вынес на своих детских плечах – и гетто, и пребывание в партизанском отряде “Красный Октябрь”, и расстрел в мартовском болоте.

На болоте с рыхлым снегом скрывались шестеро партизан, и Юлий в их числе, оружие было не у всех, и звучали отрывистые, как лай, автоматные очереди, когда два десятка немцев методично расстреливали шестерых. Юлию повезло, смерть заглянула ему в лицо и прошла мимо: немец ранил его в руку и не дострелил, предпочтя этапировать в концлагерь Озаричи. Там узников, в особенности детей, специально заражали тифом, чтобы эпидемия распространилась на жителей окрестных деревень и советских солдат, освобождавших этот район Белоруссии. Айзенштат чудом выжил, получил высшее образование, стал известным в Минске инженером, отцом четверых детей».

А вторая цитата —  это слова самого Юлика:

«Садизм, вандализм, варварство нелюдей, беззащитность моих

соплеменников, безысходность нашего положения потрясли, вывернули наизнанку мою детскую душу. Не столько осмыслив сознанием, сколько почувствовав сердцем, я уяснил для себя: пощады нам, евреям, не будет и что в любой, самой кошмарной ситуации надо не терять самообладания и присутствия духа, искать пути для спасения. В августе 41-го окончилось моё детство…

…Среди расстрелянных в карьере на Мыслочанской горе в тот морозный день 2-го декабря 1941 г. находились самые дорогие и близкие мне люди. Так в одночасье трагически закончилась многовековая история евреев Глуска. Их как будто здесь вовсе не было, будто они здесь и не жили. Пользуясь немецкой терминологией, Глуск стал свободным от евреев – “Judenfrei”.  Всего в Глуске было расстреляно около 3000 евреев. Спаслись не более 60-70 человек».

Еврейские партизаны были наиболее многочисленны в Белоруссии и в Восточной Европе, но группы также существовали в оккупированной Франции и Бельгии, где они сотрудничали с местным движением сопротивления. Многие отдельные еврейские бойцы участвовали в других партизанских движениях в других оккупированных странах. В целом, количество еврейских партизан составляло от 20 000 до 30 000 человек. Литературы, посвященной участию евреев в партизанском движении, к сожалению, мало, но в Интернете можно найти много публикаций об этих отрядах и об отдельных бойцах, командирах, разведчиках и радистах, внесших существенный вклад в борьбу с фашистами, но незаслуженно забытых в наше время.

32.    Возмездие

Я недавно прочитал, что убийства, совершаемые во время войны, во время военных действий одной воюющей стороны против другой в независимости от того, кто из них агрессор, а кто освободитель своих земель, не классифицируются как военное преступление, если только они не совершаются путем применения запрещенных методов убийств и «негуманных» видов вооружения. Таким образом, оказывается есть разрешенные методы убийств, а есть неразрешенные, типа использования ядовитых газов, фосфорных бомб, биологического оружия или некоторых видов противопехотных мин, которые не убивают, а только калечат или отрывают конечности. Если представить себе, конечно, чисто теоретически, что с окончанием некой войны ни один мирный житель не пострадал, а солдат газом не травили, то и судить будет некого. Но это в теории, а на практике, во время Второй Мировой войны фашистами были не только нарушены все «правила» и методы умерщвления людей, но придуманы столь зверские и садистские технологии, что чрезвычайным комиссиям, следователям, судам и трибуналам хватило работы на несколько лет. После войны желание справедливого возмездия охватывало каждого человека, кто хоть что-то знал о преступлениях фашистов, не говоря уже о тех, чьи родственники были убиты на войне или стали жертвами совершенной машины смерти, созданной и запущенной в действие немцами и их союзниками.

По свежим следам, когда удавалось захватить карателей и их пособников из местных жителей на освобожденных территориях, смертные приговоры приводились в исполнение в считанные часы. Свидетелем одного из них был лейтенант Гельфанд, вошедший со своей частью в Одессу в первый же день её освобождения.

«На Тираспольской улице он увидел «виселицу – автомашину»,

на которой с петлями на шее стояли три мерзавца: два румына и один русский. Машина отъехала, тела повисли. Агония двоих повешенных была «слабее среднего», с протокольной точностью зафиксировал лейтенант. Собравшиеся поглазеть на казнь одесситы встретили приговор и сам момент казни овацией. Перед входом в сожженный вокзал висел еще один румын — «за насильничанье и расстрелы мирных граждан».

До итогов работы Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков было еще далеко, также, как и до приговора главарям нацистов на Нюренбергском процессе, а душа и сердце жаждали возмездия немедленно, прямо сейчас, мозг вскипал от ненависти и осознания того, что далеко не все получат по заслугам, многие могут избежать наказания. Об этом говорил мне Борис, когда рассказывал о соседе-«борце» по дому на Екатерининской улице, который задушил Манюшку по дороге в гетто. Подкупил румын и сбежал, а потом вернулся домой, отсидел после войны небольшой срок и спокойно жил дальше. Также не понес наказание и знаменитый чемпион СССР по боксу Олег Загоруйченко, о котором Борис тоже упоминал

С началом войны Загоруйченко служил в разведотделе Балтийского флота. Осенью 1941-го года при попытке высадки разведывательной группы их катер был уничтожен, но Загоруйченко удалось выжить, его контуженного подобрали в воде. В лагере военнопленных его опознал один из немецких офицеров, перед войной возглавлявший немецкую спортивную делегацию в Москве, после чего его освободили, и Загоруйченко появился в Одессе, где у него жил отец. Там он согласился на сотрудничество с немцами и румынам и стал тренером боксёрского клуба «Виктория», который на самом деле. как потом стало известно, был немецкой разведшколой, а Загоруйченко тренировал там немецких диверсантов. Перед самым освобождением Одессы Загоруйченко сбежал и вместе с румынами оказался в Бухаресте, где погиб при невыясненных обстоятельствах.

Смогли избежать возмездия не только отдельные предатели и убийцы, но остались ненаказанными и даже не получили публичной огласки имена тысяч румынских рядовых участников истребления одесских евреев. Если Германия и немецкий народ в полной мере испытали заслуженный смертельный ужас, когда советская военная армада прокатилась по её территории, и возмездие было беспощадно, ощутимо, зачастую жестоко, и хоть как-то успокаивало душевные раны солдат, то Румыния как страна, выступившая во время войны на стороне фашистской Германии, благополучно избежала не только военной оккупации советскими войсками и справедливого наказания, но даже публичного порицания.

Уже в начале 1944 года румынское руководство и сам Антонеску, стали понимать, что поражение Германии неизбежно, и начали негласно пытаться устанавливать контакты с Англией и США, искать возможности выхода Румынии из войны. Это же хорошо понимала и румынская политическая оппозиция, которая, как ни странно, сохранилась во время войны, и нашла возможность объединиться в единый блок с коммунистами и согласовать свои позиции и действия по разрыву союза Румынии и Германии с молодым румынским королём Михаем I. В результате, в августе 1944 года Антонеску был арестован и передан СССР, а сам король объявил о выходе из войны и начале военных действий против Германии. И, хотя не до всех военных частей этот приказ дошел и часть румынских войск продолжала воевать против СССР, впоследствии румынские подразделения были включены в состав советских войск и принимали участие в войне с Германией. Возможно, хорошо развитое политическое чутьё румынских политиков, своевременный разворот в сторону военного союза с СССР, а затем быстрое объявления себя Социалистической республикой позволило Румынии избежать «публичной порки», как сателлита и союзника Германии, и привели к затушевыванию их роли в войне против СССР и особенно в военных преступлениях против еврейского населения в Одессе и Бессарабии. Если преступления фашистов были постоянной темой в исторических исследованиях, в литературе и кино, то о румынских «подвигах» на этом поприще почти не упоминалось. Подобный нечистоплотный подход советского руководства, использованный в угоду своих геополитических интересов, позволил румынским военным, прямо причастным к массовым казням мирных людей, раствориться в послевоенном обществе, загнать свои воспоминания о совершенных ими преступлениях в дальние уголки своих душ и стать активными строителями социализма в Румынии.

Не исключаю, что я жал руки именно этим бывшим военным на технических переговорах, когда в феврале 1989 года был в командировке в Бухаресте. Некоторым из участников встречи было в то время лет по 70-75, они были дружелюбны, улыбчивы и с удовольствием пили нашу «Столичную», которую мы привезли из Ленинграда.

Только уже в перестроечные времена стали появляться серьёзные работы профессиональных российских, украинских, молдавских и западных историков, в которых с академической полнотой и точностью рассматриваются и анализируются события, связанные участием Румынии во Второй мировой войне.

После передачи Антонеску советским органам его перевезли в Москву.  «Румынский диктатор был в маршальском повседневном кителе мышиного цвета с многочисленными орденскими планками и одним орденом», — вспоминал в конце 1990-х генерал майор в отставке, а во время событий — подполковник «СМЕРШ,а» Михаил Белоусов, руководивший операцией. «Роста небольшого, худощав, рыжеват, вид, как я про себя подумал, подавленный. За ужином, продолжавшимся около двух часов, каких-либо примечательных разговоров не произошло. «Гости» пили мало, но ели прилично, говорили, что все кушанья вкусны. Имел место разговор о трудностях и бедах, принесенных войной».

По прибытии в столицу СССР бывших румынских руководителей доставили на одну из дач в Подмосковье. Затем их перевели во внутреннюю тюрьму НКГБ на Лубянке, где румыны находились в предварительном заключении до апреля 1946 года. На Нюрнбергском процессе советский представитель обвинения сообщил о проведенных в Москве допросах румынских заключенных: «Допрос Антонеску произведен в соответствии с законами Советского Союза, и протокол его показаний, представляющих исключительную важность для выяснения характера взаимоотношений Германии с ее сателлитами, представлен трибуналу».

Никто не исследовал причин и истоков его звериной ненависти к евреям. Наверняка они были не в глубинах мировой истории и тонкостях религиозных противоречий между христианами и иудеям. Что-то гораздо проще и примитивнее. Не думаю, что фигура Антонеску могла прилечь внимание серьёзных исследователей, но вот, например, в книге «Город Антонеску», написанную Яковым Верховским, пережившим ребенком всю румынскую оккупацию Одессы, я прочел, что еще в детстве Антонеску был болезненно травмирован уходом своего отца к другой женщине, еврейке по национальности, и все свои детские переживания и страдания он связывал именно с национальностью этой женщины. Более того, как это ни странно, он впоследствии сам первый раз женился на еврейке по имени Рахиль Мендель; наверное, не устоял перед красотой еврейской девушки. К несчастью мальчик, родившийся у молодой пары, быстро умер, что вызвало бешенство Антонеску, который теперь навечно возненавидел евреев как источник, по его мнению, всех его личных бед и несчастий.

В апреле 1946 года Антонеску был передан Румынии, где 6 мая начался Бухарестский процесс над бывшим маршалом, бывшим руководителем государства и председателем Совета министров Ионом Антонеску. На процессе было установлено и подтверждено, что Антонеску был лично повинен в смерти 300 000 евреев, проживавших на территории Румынии, Бессарабии и Одессы, и это не считая несколько десятков тысяч цыган, которые по его мнению тоже не имели права на жизнь.  Он и еще 17 его ближайших сподвижников были приговорены к смертной казни, но в итоге, после ряда помилований расстреляны были только четверо. Приведение приговора в исполнение превратилось в балаган, в котором Антонеску разрешили командовать расстрелом лично, давая команду «пли» взмахом своей шляпы. Свидетель и участник расстрела вспоминал: «В последнем слове Антонеску прокричал, что умирает за идеалы румынского народа. Диктатор не умер после первого залпа и, лежа на земле, потребовал, чтобы в него выстрелили еще раз. Пришел командир и выстрелили в него снова. Медик же констатировал, что Антонеску опять не умер. Тогда командир выстрелил вновь и выбил Антонеску мозги. “Все были мертвы”, — констатировал старший сержант жандармерии».

Похоже, что жандармы, приводившие приговор в исполнение, а их было не менее полутора десятка человек, были хреновыми стрелками, не имевшими опыта в расстрелах одесских евреев, там все стреляли точно и наверняка.

Сразу же после войны судили и казнили не только фашистских главарей, но и сошек поменьше, хотя большому количеству нацистских преступников вообще удалось избежать наказания, найдя прибежище в странах Латинской Америки.

Если в Одессе румынских фашистов и местных карателей вешали буквально в первые же дни её освобождения в порыве праведного гнева, по свежим следам без суда и следствия, которые подменялись еще не остывшей, кипящей ненавистью к конкретным садистам со следами крови на руках, то в других советских городах, наиболее сильно пострадавших от немецкой оккупации, фашистов казнили уже по приговору судов. Один из них происходил в декабре 1945 года в Ленинграде. Основные материалы суда засекречены до настоящего времени, но из доступных источников известно, что на суде разбирались преступления генерал-майора вермахта Генриха Ремлингера и его ближайших подчиненных, совершенные в Псковской и Ленинградской областях зимой 1943–1944 годов: карательные акции (расстрелы, сожжения заживо, пытки), угон на принудительные работы, уничтожение населенных пунктов при отступлении. На Ленинградском суде были упомянуты также масштабные нацистские преступления 1941–1942 годов, совершенные на этой территории против евреев, цыган, душевнобольных, советских военнопленных, но на суде они подробно не рассматривались, в обвинительное заключение эти материалы не вошли и публичной ответственности за эти преступления Холокоста никто не понес. Проект приговора был направлен судом в Москву для утверждения В.М. Молотовым: «Учитывая степень виновности каждого из подсудимых, считаем необходимым приговорить подсудимых Ремлингер, Штрюфинг, Зонненфельд, Беем, Энгель, Янике, Скотки, Герер — к смертной казни через повешение; подсудимых Фогель, Дюре и Визе — к каторжным работам. Просим Ваших указаний» (докладная записка на имя Молотова. РГАСПИ).

Местом казни в Ленинграде была выбрана большая площадь Калинина у кинотеатра «Гигант», на которой собралось несколько десятков тысяч ленинградцев. Сама казнь была описана ленинградскими газетами подробно и эмоционально: «Они избежали на фронте справедливой пули советского солдата. Теперь им предстояло испытать прочность русской верёвки. На крепкой перекладине повисли вчера в Ленинграде восемь военных преступников. В последние минуты они снова встретились с ненавидящими глазами народа. Они снова услышали свист и проклятья, провожавшие их на позорную смерть. Тронулись машины. Последняя точка опоры ушла из-под ног осуждённых» (Ланской М. Приговор народа. «Ленинградская правда». 4 января 1946).

О самом суде, включая приведение приговора в исполнение, был снят документальный фильм «Приговор народа», оператором которого был знаменитый впоследствии Ефим Учитель.

Надо сказать, что сам процесс экзекуции и жуткие подробности последних секунд конвульсий живого существа был для многих присутствующих на площади тяжким зрелищем. Нормальный человек так устроен: наблюдать чужую смерть, даже негодяя и садиста, является противоестественным и отвратительным. О подобных впечатлениях делился в моем присутствии близкий друг наших соседей по квартире в 50-х годах, который принимал участие в процессе в качестве переводчика и присутствовал на площади Калинина.

Возвращаясь к Румынии, которая ловко избежала полной меры ответственности за свои преступления во время войны, не могу справедливости ради не упомянуть, что 12 октября 2004 года президент Румынии И. Илиеску официально признал вину румынского государства за Холокост, благодаря чему можно надеяться, что в значительной степени произошло моральное очищение румынского общества. В заключении он сказал: «Нельзя забывать или принижать трагедию нашего недавнего темного исторического прошлого, когда евреи стали жертвами трагедии Холокоста».

Ну, что ж, спасибо и за это.